Диана вздрогнула всем телом и тихо застонала. На время мир перестал для нее существовать. Все исчезло, она плыла над черной бездной, то тяжело дыша, то замирая. Она то стонала, то шептала что-то совсем непонятное, и не было для нее в жизни часа более сладостного и желанного.
– Я не представляю, как я буду без тебя…
– Но ведь мы же договорились: ни слова об этом. Не надо ничего ни обещать, ни загадывать.
– Хорошо.
– Ты помнишь, как мы познакомились?
– Да. Я бежала под проливным дождем, вся промокшая, в одном платьице.
– А я торопился к другу на вечеринку. Смотрю, какая-то девчонка, ссутулившись, бежит под дождем. Жалко стало. Я останавливаю машину…
– «Девушка, пока вы не промокли насквозь и не начали таять, прыгайте ко мне в машину».
– А ты: «Я к незнакомым мужчинам в машины не прыгаю». А у самой зуб на зуб не попадает.
– «Так садитесь, и мы с вами познакомимся».
– «А вдруг вы какой-нибудь преступник?»
– «Наоборот, я полицейский».
– «Так я вам и поверила!»
– «Но у меня есть удостоверение».
– «Покажите».
– «Да вы хотя бы к машине подойдите».
– А потом я повез тебя домой, и по дороге сломалась машина.
– В итоге ты не попал на вечеринку и к тому же сам промок под дождем.
– И это было прекрасно.
В комнате наступила тишина. Они лежали на кровати, переплетаясь пальцами рук, не зная, увидятся ли они еще когда-нибудь, два самых близких друг другу человека. Но им все равно было хорошо. Хорошо и больно.
Стрелки часов неумолимо приближали миг расставания, отсчитывая секунду за секундой, минуту за минутой.
МНОГО БОЛИ И ЧУТОЧКУ УДОВОЛЬСТВИЯ
Город жил своей обычной жизнью. Мчались машины, куда-то торопились прохожие.
Саймон Филлипс остановился у перекрестка и стал терпеливо дожидаться, пока загорится зеленый свет. – Ты, наверное, ждешь не дождешься, когда я пойду на красный, чтобы схлопотать еще пару лет? – обратился он к своему конвоиру и показал ему фигу. – Вот тебе, не дождешься! Хоть целый день здесь простою. А тебя я обязательно под машину толкну, не сомневайся!
– Посмотрим, – ухмыльнулся Конанд.
Он сам явно нарушал предписанные ему инструкции, не только слишком часто разговаривая с Филлипсом, но и постоянно сбиваясь с нейтрального тона на эмоции. Но находиться целый день с этой скотиной и молча выслушивать все его бредни было для Конанда самым большим испытанием.
Да и вообще Конанд не очень понимал, как эта прогулка по городу с отъявленным негодяем и преступником связана с его будущей работой в тайной полиции. Ведь в его обязанности будет входить совсем другое: проникать в преступные группировки для получения всевозможных данных о них, готовить план по их захвату и обезвреживанию.
Нервы Конанда были на пределе. Он боялся сорваться, ввязаться в глупую драку, и тогда его неминуемо ждет дисквалификация.
– Эй, ты, не спи на работе!
Конанд вздрогнул от неожиданности. Филлипс подавил насмешку, презрительно плюнул и зашагал на другую сторону улицы. Светофор смотрел на них зеленым глазом.
Как только Конанд поравнялся с Филлипсом, тот бросил на него испепеляющий взгляд.
– Козел вонючий, не подходи ко мне близко, – довольный, что может говорить безнаказанно все, что попало, сказал Филлипс, – от тебя воняет.
– Что ты сказал? А ну повтори! – сжал кулаки Конанд и сделал шаг в сторону Филлипса.
– Я говорю, ты козел вонючий. Тебе что, плохо слышно? – не без удовольствия сказал тот.
Конанд размахнулся и со всей силы ударил Филлипса по морде.
– Эй, ты что?! – закричал тот, отлетев на несколько метров. Он никак не ожидал такого по ворота, и не знал, как ему себя вести в этой ситуации.
Но Конанда уже невозможно было остановить. Он снова подлетел к Саймону и снова ударил его, потом еще. Но тот тоже был далеко не ангел.
А к ним уже из полицейского управления на полной скорости направлялась дежурная машина.
В тот же вечер Джон Спаркслин благополучно вернулся к месту своего заключения.
Собираясь в дорогу, он со щемящей грустью в голосе попросил Диану:
– Пожалуйста, не надо меня провожать.
– Почему? – дрогнувшим голосом спросила она.
– Так будет легче и тебе, и мне, и Элли. Давай будем считать, что я просто вышел. Понимаешь? Просто куда-нибудь вышел, ненадолго.
Диана ничего не ответила. Губы ее задрожали.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВВЕРХ ПО РЕКЕ
Шли годы. Клочьями рваных облаков неслись десятилетия. Уходили в отставку правительства. А народы с раболепной покорностью ждали Дня благодарения и Праздника всех святых.
Нравы ожесточились. Ни перестрелки на улицах, ни рвущиеся в воздухе без всяких причин самолеты не заставили людей отказаться от вечерних прогулок или пересесть на конку. Богачи топили в шампанском персидских котят – бедняки топили котят в водопроводной воде. Девочки взрослели все позднее, понятия не имея, что делать с орущим и мокрым кульком весом в три кило ирисок – мальчики со смехом искали девушек поумней.
Мир безумствовал и тосковал. Земля крутилась со скоростью, от которой голова шла кругом и волосы вставали дыбом.
Пир во время чумы – дружеская пирушка, по сравнению с разгулом страстей в этом мире. Долго и мучительно, словно смазанный целебными мазями и обрызганный антисептиками, на теле планеты зрел огромный нарыв – и взорвался воем, мерзостью и пакостью. Так было до две тысячи восьмого года когда миротрясение, полностью унеся африканский континент, бурями и тайфунами пройдясь по Европе, унесло миллиарды человеческих жизней и все изменило.
А жалкая горстка уцелевших с ужасом и одиночеством всматривалась в оставленный им в наследство мир.
Америка пострадала меньше всего – она и стала домом для оставшихся без крова.
Спящих в криогенных ваннах катаклизмы не коснулись. Глубокие катакомбы уберегли установки от миротрясения. А автоматический режим условий их содержания не сбился от страшных событий наверху.
Тела, погруженные в криоген, лишь смутными тенями, временами пробегавшими в грезящем мозге, откликались на гибель близких, на старение собственных детей, на весь тот кошмар, что в повседневности зовется жизнью.
Два года после всемирной катастрофы человечество приходило в себя и приводило в порядок планету.
Теперь везде и во всем приходилось надеяться на знания и умения компьютеров – рассудительных, уравновешенных, бесстрастных, равнодушных к страданиям и не умеющих поддаваться панике. И человечество охотно отдало себя под опеку машинам.
В две тысячи десятом году было провозглашено Общество вечного мира – и люди, избавленные от своей страны, своей семьи, своей работы, занялись самосовершенствованием.
Буйными крапивными зарослями расцвело искусство, в котором никто, кроме творца не увидел бы смысла – но смысл заставлял бы задумываться. Думать – это сопоставлять. Сопоставлять – сравнивать, и вот уже человек падает в бездну прошлого, куда нет возврата.
Родилось и выросло новое поколение. И прошлое стало казаться чем-то вроде страшной сказки, которые где-то уцелели на видеолентах.
Молодежь жадно искала приключений и была охоча до всего, стоит ей лишь предложить новую забаву.
Новой забавой для молодых стали обнаруженные при разборке завалов подземных уровней криогенные установки с преступниками.
Вся страна, затаив дыхание, следила за процессом регенерации первого освобожденного.
Это был некий Саймон Филлипс, настоящий преступник из прошлого.
Заседание комиссии по выпуску преступников на поруки должно было состояться 3 августа две тысячи тридцать второго года.
Тем более, за мистера Филлипса готов поручиться сам Эдгар Бредли, самый могущественный, самый таинственный и самый обаятельный человек в Лос-Анджелесе.