— Прошли опоры!
Питер тут же снова пошел на снижение.
— Простите, если напугал.
— Да уж не говори!
— Молодец, что заметил опоры, Билли.
— Такие поди не заметь. Даже в этих проклятых очках.
— Угу, придумали бы что получше для отработки ночных полетов.
— И сколько можно носовому стрелку сидеть у бомбардира на ушах!
— Прости, Киви, ноги мне девать некуда…
— Эй, а где Барлоу?
Все уставились в иллюминаторы в поисках второго «Ланкастера».
— Кажется, отклонился, хотя, подожди, вон он… Потерял хвостовую антенну!
Они следили, как Барлоу, без антенны, возвращается в строй.
— Знаете, ребята… — заметил Гуттенберг, — по-моему, операция делается немного опасной.
— Кто бы с этим поспорил, Херб.
Пауза.
— Знать бы, что за операция!
Они благополучно вернулись на базу после четырехчасовой тренировки, которая началась с восьмидесятимильного круга над Северным морем, потом полет в строю к водохранилищу Дервент, несколько проходов над водохранилищем на малой высоте, заход с малой высоты на бомбардировку в Уэйнфлите, а потом, наконец, возвращение в Скэмптон. На последнем участке Питер, к изумлению Квентина, предложил передать ему управление. К еще большему его изумлению, едва он сел в кресло пилота, положил левую руку на штурвальную колонку, нащупал ногами педали, как страх и тошнота куда-то пропали, спокойствие окутало его, будто одеяло. Пусть искалеченная правая рука не справлялась с управлением — Дядьке Макдауэлу приходилось крутить рукоятки, перемещать рычаги газа и делать практически все остальное, — пусть даже это значило, что его больше никогда не допустят к боевым вылетам, эти несколько минут стали переломным моментом.
Шагая от самолета, экипаж признал вылет удачным, несмотря на технические неполадки.
У Гая Гибсона было совсем иное мнение.
— Безрукие! — ревел он. — Все вы безрукие, все до последнего!
Они собрались в комнате предполетной подготовки, где на них обрушился гнев командира. Суть его речи, как понял Квентин, сводилась к тому, что у 617-й эскадрильи было только десять заемных бомбардировщиков для тренировочных полетов, их нужно было лелеять и использовать с толком. В тот день на тренировку вылетели все. При этом два вернулись на трех двигателях, еще два заблудились, в еще одном сопла оказались забиты листвой, Барлоу прилетел без антенны, а один и вовсе не вернулся.
— Картер, — проворчал Гибсон. — Звонил недавно. Из Манчестера. Штурман у него ошибся.
Он замолчал, яростно меряя комнату шагами.
— Картер сказал, что через пару часов вернется, — продолжал он. — Я сказал ему не брать с собой штурмана — тот уволен. Картер сказал — если уволен штурман, то уволен и весь экипаж. Я сказал ему — выбирай. Он выбрал, ушли все. Вон таких из эскадрильи.
По комнате пробежал шепоток изумления, летчики переглядывались — со смущением, но скорее — с изумлением. Один экипаж уже три дня не вылетает по болезни, добавил Гибсон. В 617-й нет времени болеть, ни по-настоящему, ни понарошку, заявил Гибсон, так что их он тоже уволил. В результате для выполнения задания осталось двадцать экипажей.
Знать бы, что за задание.
— Ты нам совсем ничего не можешь сказать, Гай? — спросил один из его приближенных, Молтби. Как ни странно, после сообщения об увольнениях настроение у всех поднялось.
— Простите, ребята, не могу. Могу сказать одно: справимся — война кончится быстрее. Но чтобы справиться, нужно днем и ночью отрабатывать полеты на малой высоте, над землей и над водным пространством, пока не сможете летать с завязанными глазами.
— Значит, все-таки корабль! — предположил еще один близкий друг Гибсона Хопгуд.
— Может быть, Хоппи. — Гибсон ухмыльнулся и посмотрел на Квентина. — Из меня ты ничего не вытянешь. — После этого он вновь заговорил серьезно: — Успех операции будут решать два момента. Тренировки и секретность. О тренировках мы уже поговорили, но это полдела. Если противник будет нас ждать, пиши пропало. Так что рот на замок обо всем, что касается этого задания. Никаких вопросов, никаких домыслов, никаких сплетен.
— Оно, конечно, так, босс, только каким образом? — спросил кто-то.
Квентин заметил, как в комнату вошел Уитворт. С ним — двое в штатском. Он сразу почуял неладное. И действительно, едва Гибсон по второму разу пустился в рассуждения о секретности, Уитворт поманил его наружу.