— Ну да, — не стала я ничего доказывать. Кому — профи от адвокатуры? Отвернулась, наблюдая за бурой жижей в турке. Отстраненно спросила: — СВ или возле туалета?
— СВ, — обиделся он. Наверное, за Янку.
Кивнула — наверное, в маленьком купе с ней было трудно. Раньше подробно расспросила бы — насколько, но сейчас подводили не только глаза — к языку тоже будто гирю подвесили.
— Кушать будешь?
— Нас кормили завтраком. Очень рано, правда…
— Хорошо.
Гадко, пусто, страшно… и больно. Но плакать не стану — отказываюсь, хватит.
Отвернулась к окну — пить свой кофе. Открыла форточку, впуская запахи лета — терпко запахла только что скошенная дворником трава, загорчило млечным соком одуванчиков. Теплый ветерок легко доносил эти запахи до третьего этажа. Опустила ресницы, щурясь от солнца…
— Ксюша… — легли на плечи руки мужа.
— Не трогай меня… отвыкла, — дернула я плечом, нечаянно плеснув кофе на подоконник.
— Не обожгись, — глухо проговорил он, отступая. Опять сел за стол. Присела и я.
— Переоденься с дороги, — напомнила ему нудным голосом. И не спешит же теперь — накручивала я себя. А все потому, что сейчас не от бабы.
Нос мигом пережало… Ну, не-ет!
— Нам нужно поговорить, пока спит Яна — не даст потом, — зашевелился Вадим, доставая из поясной сумки миниатюрный «Кэннон».
— Посмотри — это няня Яны. Есть выписной из инфекционки… показать?
Зачем — хмыкнула я про себя. Он что — не мог купить хоть десяток выписных? Или сфоткать кого-то с Яной?
— Не стоит.
— Ксюша… почти четыре дня — кровь из носа, рвота, срачка! — повышал он незаметно голос.
— Хорош-шо, что твоя мама не слышит, — прошипела я.
— Она не любит тебя… вообще никого, кроме меня, Яны и Кати. Это не важно — я сократил ваши встречи до минимума. Важно, что люблю тебя я.
Я молчала, изнутри рвался злой смех. Нельзя ржать… обязательно сорвусь в слезы. Та-ак… значит, железное алиби у него уже имеется, причем задокументированное. А еще от мамы своей он меня спасал. Это тоже плюсик в личную характеристику обвиняемого. Любые доказательства и свидетельства — на ваш выбор. Морда!
Сколько всего такого я наслушалась в их компании! Когда состояние уже определяется словом «навеселе», всегда тянет поделиться достижениями, похвастать своей изобретательностью… Свой круг же — свои в доску. Те, кто оценит — такие же.
— Ну, давай говорить. Я хочу развод… послушай меня, — сжала я на столе кулаки, увидев, как он хмурит брови: — Ты юрист и знаешь, что такого понятия — не дать развод, нет. Но можно затянуть его или оставить меня буквально в чем мать родила. Даже подозреваю, что ты постараешься отнять у меня Яну. Просто назло или потому, что любишь ее — не важно. Этого не будет. Я хорошая мать, не работаю временно — рабочее место ждет меня… и у меня есть жилье — целая трехкомнатная квартира. Не под Москвой, а на севере, но это неважно. Давай сделаем все цивилизованно, — передохнула я, — ругани не хочу из-за Яны. Давай без этого… пожалуйста, — умоляюще заглянула я ему в глаза.
Что-то промелькнуло… такое, в выражении его лица — судорога или гримаса? Будто привидение увидел. Глубоко вздохнул…
— Янка подтвердит, что это ее няня. Ей шестнадцать лет, я вынужден был… действительно болел. Ее брат работает на скорой, мы можем позвонить ее маме — Дарье Ивановне, и она расскажет… даже как Янка выучила «р-р-р» — ее младший сын научил. А Ленка присматривала за ней, пока я болел. Ничего криминального в Евпатории не было.
— А где было? — разлепила я губы, — в ванной, когда ты признавался… «Лена, скучаю», или по ресторанам…?
— Марина все-таки… — вздохнул он, — она не так все поняла, на самом деле тогда…
— Все! Здесь тебе не суд, — подняла я перед собой ладони, — я смотреть на тебя не могу — заставляю себя. Я все знала и без Марины, не вздумай предъявлять ей. А ты… полтора месяца не то, что… даже не обнял, в щечку не чмокнул. Ты же тоже в глаза не смотрел! Зачем тогда тянешь сейчас, что это тебе даст? Истерики, скандалы? Будут, устрою. Ты хочешь ад? А там она — совершенство, по словам Марины!
— Тише. Тише, Ксюша… — накрыл он ладонями мои кулаки, — сейчас я смотрю в глаза и могу поклясться чем угодно… даже Янкой!
— Нельзя, — прошипела я, — не вздумай.
— Этой женщины уже нет на свете, она умерла, Ксюш.
— А-а-а… так вот почему ты здесь? — озарило меня.
— Нет, — поморщился Вадим, — я что-то… двух слов не вяжу. Мы расстались еще до этого, еще перед отъездом. Я сказал ей, что выбираю свою семью, а с ней…
— Ты выбира-ал. Между румяной булочкой и черствым сухариком? И что не сложилось? Сказала не так или сделала? — горели у меня щеки.