Люсия заготовила для Уолтера пару слов, однако его стол пустовал. И вообще в отделе почти никого не было.
— А где все? — спросила она, сунув голову в кабинет главного инспектора.
— Он в суде, — ответил Коул. Главный инспектор подергивал себя за верхнюю губу, глядя в зеркальце, не стоявшее, а почти лежавшее на его столе.
— Кто? О чем вы?
— Ваш суженый. Он в суде. — Главный инспектор быстро взглянул на Люсию и снова сосредоточился на зеркальце. — Ну, и что сказал мальчик?
Ему хотелось, чтобы Люсия спросила его, откуда он знает, где она была. Ей действительно хотелось спросить об этом. Но она лишь смотрела, как Коул расковыривает болячку и морщится. Впрочем, переступить порог его кабинета она себе все же позволила. И, надо полагать, на лице ее было написано любопытство.
— Вас видел один из наших патрульных, — сообщил Коул. — У больницы. Так что же сказал мальчик?
— Ничего не сказал. Он вообще ничего не говорит.
Коул хмыкнул.
— Вы же знаете, что это не существенно, верно? Что эта история не является частью вашего дела.
— Они связаны друг с другом.
— Они не связаны.
— Конечно связаны. Все связано.
— Все? У вас есть время до понедельника, Люсия. Помните — только до понедельника.
Она взглянула на часы.
— Вы Прайса не видели?
— Прайса? А зачем вам нужен Прайс?
— Мне он не нужен. Это так, ерунда. Ничего важного.
— Нет, Прайса я не видел.
— Не важно.
Она уже повернулась к двери.
— И он тоже не связан с вашим делом, Люсия.
Она, не оборачиваясь, помахала ему поднятой над плечом ладонью.
Прайс курил. Люсия стояла ближе к нему, чем ей хотелось.
— Ну и погодка, а?
Они находились на самом верхнем этаже, на террасе за кафетерием. То есть так ее называли: «терраса», на деле же это был просто балкон — скамья, переполненная пепельница. Прайс ткнул пальцем в небо, в его безжалостную синеву.
— На выходные тридцать восемь обещают, — он насмешливо кашлянул, затянулся сигаретой. — Тебе повезло, форму больше носить не приходится. Эти штаны вообще воздуха не пропускают. Все равно что резиновые.
Люсия оглядела собственную одежду: темные брюки, белая блузка. Единственное различие между ее и Прайса нарядами состояло в том, что за свой она заплатила сама.
— Расскажи мне о Сэмсоне, — попросила она. — Об Эллиоте Сэмсоне.
Прайс поморщился, выпустил из ноздрей дым.
— Господи, Люсия. Такой хороший день. Солнышко светит. Зачем копаться в этом?
Люсия смотрела, как Прайс тушит бычок о стену и, проигнорировав пепельницу, щелчком запускает фильтр в сторону горизонта.
— Мальчик разговаривал с тобой? — спросила она. — Сказал что-нибудь?
Прайс покачал головой:
— Не мог. Лицо было слишком изуродовано.
— Он оставался в сознании?
— Ага. Пока его скорая не увезла. Может, и после этого, какое-то время. Сплошные рваные раны, пореза, укусы.
— Кто этот сделал? Тебе известно?
— Конечно, известно. Похоже, это известно куче народа.
— И?
— И что? И малыш молчит. И никто ничего не видел. А школе, судя по всему, наплевать.
Прайс вытянул из пачки, торчавшей из нагрудного кармана своей рубашки, новую сигарету.
— Школа-то та же самая, а?
Люсия смотрела вниз, на машины. Грузовой фургончик остановился бок о бок с ехавшим ему навстречу такси. Оба водителя высунулись из окошек и беседовали, размахивая руками, не обращая внимания на гудки тех, кто застрял за ними.
— Что? — переспросила она.
— Та самая школа. В которой учитель пальбу открыл. Та же самая, верно?
— Та, — ответила Люсия. — Верно.
Любила ли я его? Вот так вопрос.
Как я могу говорить о любви к нему после того, что он натворил? Как могу признаться в ней даже самой себе? Я теперь говорю себе, что никогда его не любила, и молю Бога о том, чтобы это было правдой. Потому что иначе, инспектор, меня просто вырвет. После того, что он сделал. Меня начинает тошнить даже при мысли о нем.
Я была добра к нему. Это я признаю. Жалела его. Думала, если вы способны в это поверить, что он заслуживает жалости.
Он не умел приноравливаться. Приспосабливаться. Директор его не любил, Ти-Джей тоже, а поскольку его не любили эти двое, все остальные были с ним в лучшем случае вежливы. Да и что им еще оставалось? Ти-Джей, когда он чувствует, что ты не на его стороне, может быть очень зловредным, вот все его сторону и принимают, ну и директора огорчать тоже никому неохота, нет уж, только не в нашей школе. Думаю, оно и в любой так, но в нашей особенно.