Когда? спрашиваю. Что ты ему сказал?
Он этак плечами пожимает. Да не многое, говорит. Ничего конкретного. Сказал, что мне трудно. И не один раз сказал.
И?
И все.
Но что тебе директор-то ответил? Он же должен был что-то ответить.
Ответил, что всем трудно. Что работа учителя вообще трудна.
Сэмюэл, говорю я, этого мало. Тебе следует рассказать ему про… про это. Вообще про все. Он что-нибудь предпримет. Обязан предпринять. И я пытаюсь пошутить, говорю, по крайности, теперь у тебя есть, что ему предъявить, верно? Вещественное доказательство номер два, ваша честь.
Сэмюэл вроде как задумывается. Не смеется, конечно, но словно бы обдумывает мои слова. И я решаю, что он все же сходит к директору, поговорит с ним, однако он этого так и не сделал. И кончается все тем, что мне приходится вынудить его завести этот разговор.
Сидим мы с ним в учительской. Где-то после ленча. Когда, я точно не помню. Может, в ноябре. Или в декабре. Я, Сэмюэл и Джордж, правда, Джордж потом куда-то ушел, так что остались только мы с Самуилом. Размышляем о чем-то своем, читаем, и тут в двери появляется директор.
Джанет? — спрашивает он и входит в комнату. Смотрит на меня. Вы не видели Джанет?
Я отвечаю, нет, извините, не видел, а он кривится — точно уверен, что вообще-то я ее видел, да только сказать не хочу, ему на зло. Делает еще пару шагов, заглядывает в кухню. Секунду-другую он стоит к нам спиной, а я даже подумать ничего не успеваю, просто киваю Сэмюэлу. И шиплю: давай, Сэмюэл, скажи ему. И локтем его пихаю.
Сэмюэл встает. Смотрит на меня. Я вижу, он пытается набраться решимости, но время-то уходит, кухню директор обозрел и уже направляется к двери, вот-вот уйдет.
Я состраиваю рожу, однако Сэмюэл только головой качает. Я откашливаюсь, как будто сказать что собираюсь, и, не знаю, может, этот звук как-то подталкивает его, что ли, не знаю. Он произносит: директор. Произносит так, точно это слово застряло у него между языком и зубами и приходится его выталкивать. Директор, повторяет он.
Директор останавливается, поворачивается. А я тоже встаю и бормочу, мол, прошу прощения, и проскакиваю между ними на кухню, вроде как кофе сварить собираюсь. Во всяком случае, надеюсь, что именно так это и выглядит. Впрочем, директор, — он либо забыл о моем присутствии, либо оно его особо не волнует. Скорее всего, не волнует. Я мог бы развалиться в одном из кресел с «кокой» и попкорном, ему бы и это было без разницы.
Директор, повторяет Сэмюэл, и Тревис говорит, мистер Зайковски. В чем дело?
Могу я поговорить с вами? Очень коротко?
Коротко? — повторяет Тревис. И смотрит на часы. Потом оглядывается на дверь.
Видите ли, у меня возникла проблема. И я надеялся… думал, что, возможно… надеялся, что вы сможете мне помочь.
Тревис вздыхает. Я его из кухни не вижу, но отлично представляю, как он делает круглые глаза. Проблема, говорит он. Ну, разумеется. Вряд ли я мог ожидать чего-то другого.
Сэмюэл мнется. И какое-то время просто молчит.
Ну же, мистер Зайковски? Не томите.
Я… у меня неприятности. С детьми.
Директор снова вздыхает. Неприятности, повторяет он. Неприятности какого рода, мистер Зайковски? И с какими детьми?
А Сэмюэл, козел дурной, считает, что имен никаких называть не следует.
Не важно с какими, я вовсе не ожидаю…
Если оно не важно, мистер Зайковски, то почему вы сочли возможным привлечь к нему мое внимание? Я, как вам, вероятно, известно, довольно занятой человек.
На миг Сэмюэл теряется. Смотрит директору за спину, встречается со мной глазами. Я киваю. Дважды.
Они нагадили в мой кейс.
Это говорит Сэмюэл, вернее, выпаливает.
Что они сделали?
Нагадили. В мой кейс.
Кто именно нагадил в ваш кейс?
Я не видел, кто это делал. Видел только результат. Собственно, он у меня и сейчас перед глазами стоит.
Так вы его сберегли?
Нет-нет-нет. Я его не сберегал. Его забрала Кристина Хоббс. Завернула в бумагу и унесла.
Мистер Зайковски. Теперь директор пощипывает себе переносицу. Не могли бы вы оказать мне услугу и начать ваш рассказ с традиционного для всякого повествования момента?
Это напрочь сбивает Сэмюэла с толку.
С начала. Начните, если можете, с начала.
Сэмюэл так и поступает. Рассказывает Тревису об икоте, о матерных словах, говорит, что в некоторых классах проводить уроки стало попросту невозможно. Рассказывает, что ему ставят подножки, что его толкают, оскорбляют, травят, плюют ему в спину. Рассказывает, как изуродовали его велосипед, как с него украли сиденье и вспороли шины. Рассказывает о рисунках на стенах, о записках, которые он находит в своем ящике для корреспонденции, о посланиях, которые получает по электронной почте. Снова повторяет, что кто-то из детей справил нужду в его кейс. А затем падает, как человек, физически изнуренный, в кресло, а директор стоит и смотрит на него сверху вниз.