Как советник Громыко я имел случай убедиться в реальном значении контактов Добрынина и Киссинджера: они действительно дали возможность обсудить крайне щекотливые вопросы, накопившиеся в отношениях между Москвой и Вашингтоном. Со времен второй мировой войны не происходило такого серьезного анализа столь важных проблем, без полемических издержек и идеологическо-пропагандистских выпадов. Несмотря на сделавшуюся привычной подозрительность и дух соперничества, выказываемые обеими сторонами, такая форма обмена мнениями обеспечила реальный прогресс в советско-американских отношениях.
Начиная с 1969 года ключевую роль в этих переговорах играл Анатолий Добрынин. Немногие советские дипломаты были так хорошо подготовлены к этой роли, как он. Еще меньше было способных провести их с таким искусством.
Добрынин занимает особое положение среди советских дипломатов, не только потому, что он необычно долго представляет свою страну в Вашингтоне, и не потому, что ему открыт доступ в самые высшие московские политические сферы, где он обладает немалым весом. Особенности самой его личности позволяют ему выделяться на фоне большинства советских дипломатов, которые воспринимают указания сверху, как догму, и больше всего озабочены собственной карьерой. Хотя Добрынин в свое время учился на историческом факультете университета, а в дальнейшем получил диплом авиационного инженера и работал в военное время на авиазаводе, всю остальную часть жизни он был профессиональным дипломатом. Еще будучи молодым человеком, он сделался одним из лучших в Москве специалистов по Соединенным Штатам.
С 1952 по 1955 год Добрынин занимал должность первого секретаря советского посольства в Вашингтоне, затем возглавил мидовский отдел США. В Вашингтон он вернулся в 1962 году — уже на должность посла. Я познакомился с ним в 1958 году в Нью-Йорке, где он работал помощником Генерального секретаря ООН. С этого времени у нас установились дружеские отношения. Высокого роста, представительный, любезный, он произвел на меня впечатление с первой встречи. Мне стало немного не по себе, когда он смерил меня долгим, как бы испытующим взглядом. В его глазах за стеклами очков светилась не то хитрость, не то насмешка. В действительности ему не свойственны ни хитрость, ни лукавство. Он жизнерадостен, любознателен, обладает проницательным умом. Щедрый и сердечный в отношениях с подчиненными и равными по рангу, в обществе вышестоящих (в частности, Громыко, у которого он одно время был помощником) он держится с подкупающей искренностью.
Немалая самоуверенность, свойственная Добрынину, не делает его заносчивым. Одаренный богатым воображением, очень обходительный, он обладает интуитивной способностью быстро нащупывать тему, интересующую собеседника, и мгновенно осваивается в любой обстановке — незаменимое качество в мире современной хитроумной дипломатии. Однажды, советуя мне, как "преуспеть” в ООН, Добрынин сказал: делайте порученное вам дело методично, спокойно и с улыбкой. Он терпеть не может темпераментных неврастеников и говорит: "То и дело показывая свой характер, едва ли добьешься ожидаемых результатов”. Сам он умело пользуется этими принципами и постепенно завоевал симпатии многих должностных лиц в Вашингтоне и рядовых американцев.
Генри Киссинджер был очарован Добрыниным. Он с восхищением описывает, как Добрынин "с завидным искусством проник в высшие сферы вашингтонского общества”, и признает, что "его личное участие… было чуть ли не решающим фактором прогресса в американо-советских отношениях”.[12] Но хотя Киссинджер и считает, что Добрынин "решающим образом” способствовал улучшению отношений между Москвой и Вашингтоном, мне это кажется некоторым преувеличением. Нет сомнения, что Добрынин сыграл здесь важную и положительную роль. Но он, отнюдь не питая к Америке враждебных чувств, ничуть не является, с другой стороны, горячим поклонником Соединенных Штатов или, скажем, убежденным защитником идеи дружбы с ними. При всех своих способностях, настойчивости и доброй воле Добрынин оставался всего лишь орудием в руках Брежнева, Громыко и других — тех, кто определяет советскую политику.
В качестве добросовестного проводника идеи восстановления дружественных отношений с Соединенными Штатами Добрынин оказался полезен Громыко в двух отношениях: как надежный посредник в контактах с Вашингтоном и как красноречивый защитник Громыко в общении с членами Политбюро. Особенно сказалось это в период, предшествовавший первой встрече Никсон-Брежнев в мае 1972 года: в это время Добрынин зачастил в Москву — не только для консультаций с министром иностранных дел, но и для того, чтобы, с благословения Громыко, уговаривать скептиков из числа руководства. Придерживаясь рамок, диктуемых коммунистической ортодоксальностью, он выступал на заседаниях Политбюро и вел частные беседы в руководящих сферах с подкупающей убедительностью, которая так импонировала американцам.