Советский подход к тактике переговоров отличается еще одной особенностью. Политбюро санкционирует любые средства, неважно, благопристойные или подлые, лишь бы добиться желаемого результата. Иногда советские участники переговоров внезапно как бы выходят из состояния оцепенения и начинается фаза ужимок и прыжков. Но как бы они ни извивались, суть их позиции остается неизменной, пока они не будут вынуждены пойти на компромисс. Когда такой момент наступает, советские выказывают себя мастерами продать свои уступки за максимально высокую цену.
При малейшей возможности СССР пускает в ход все эти приемы. Так было и в ходе американо-советских пер его воров, приведших к посещению Никсоном Москвы, и во время выработки соглашения СОЛТ.
Под непосредственным наблюдением Громыко в МИДе была создана специальная комиссия по подготовке к визиту Никсона. Возглавил ее Василий Кузнецов, а вошли в нее Георгий Корниенко и я. Корниенко вообще специализировался по США. Он работал одно время первым секретарем советского посольства в Вашингтоне, а в 1966 году был назначен руководителем мидовского отдела Соединенных Штатов. Громыко вполне полагался на его знания, что позволило ему стать в дальнейшем первым заместителем министра иностранных дел.
Своей карьерой Корниенко обязан природным способностям и напряженной работе, но за быстрое продвижение по службе он расплатился сердечным заболеванием и гипертонией. Его профессионализм и скромность сделали его любимцем Громыко. Оба деятеля сходились во мнении, что основное внимание наша дипломатия должна уделять советско-американским отношениям. Впрочем, только в этом они и были единодушны. Признавая жизненно важное значение переговоров с Соединенными Штатами, Корниенко никогда не рассчитывал, что эти переговоры будут легкими, и всегда смотрел скептически на возможность договориться с американцами.
Многих мидовцев возмущало, что Никсон и Киссинджер провозгласили концепцию неделимости мировых проблем, ставя достижение прогресса на переговорах в зависимость от готовности Кремля помочь в решении таких проблем, как Вьетнам, Ближний Восток и европейская безопасность. Эта нервозность объяснялась отчасти нашим бессилием. У северо-вьетнамцев или арабов Советский Союз вовсе не пользовался таким авторитетом, как воображали себе американцы, постоянно склонные преувеличивать степень советского влияния на эти страны. Последние вовсе не были послушными марионетками СССР. Со своей стороны, Москва, заявляя, что ее помощь северовьетнамцам и прочим представляет собой только "выполнение интернационального долга” и "проявление братской солидарности с прогрессивными силами”, безусловно, преуменьшала свою способность использовать эту помощь как средство давления на друзей во имя собственных интересов.
Наиболее раздражающим фактором в советско-вьетнамских отношениях было выявившееся стремление Ханоя разыгрывать "советскую карту” против Китая, получая помощь от обоих государств, но не становясь ни на чью сторону в советско-китайском споре. Москве хотелось, чтобы Ханой официально заявил о своей ссоре с Пекином. Но Хо Ши Мин и его преемники предпочитали осторожный нейтралитет. Им удалось держать Советский Союз достаточно далеко от их военных действий. Время от времени они жаловались, что поставки оружия и военного снаряжения осуществляются слишком медленно. Бывали случаи, когда они утаивали от наших советников свои стратегические планы — точно так же, как свои шашни с китайцами. Наши советники, вкупе со своим московским начальством, считали северовьетнамцев народом подчеркнуто независимым и скрытным. На эти черты вьетнамского характера горько жаловался Москве наш посол в Ханое Илья Щербаков. Я думаю, американцев немало бы потешили эти советские затруднения, стань им известно содержание щербаковских донесений. В дальнейшем не раз случалось, что Москва получала более детальную информацию о переговорах, ведущихся с Ле Дык Тхо в Париже, от Генри Киссинджера, чем от "наших вьетнамских братьев”.