На Ближнем Востоке Советский Союз также попал в положение, в котором он не много мог себе позволить. После смерти Насера нам оставалось разве что поддерживать арабских экстремистов. По мере укрепления (к ужасу Москвы) власти президента Садата советское руководство начинало думать, что малейший отход от максимально жесткой линии только усложнит усилия, все еще предпринимаемые для сохранения остатков былого влияния СССР в Египте.
Не приходится удивляться, что Громыко пробурчал: мы не собираемся "платить авансом”, еще не зная, что получим от американцев взамен за принятие нами их концепции неделимости. Каждый раз, когда заходила речь об этой концепции, Громыко заявлял, что не прельщает его, дескать, "журавль в небе”. Но, конечно, не в этом причина, почему оказалась отложена встреча Брежнева с Никсоном, — существовали, несомненно, другие факторы, заставлявшие как Кремль, так и Белый дом оттягивать ее и выжидать. В промежутке нас ожидал неприятный сюрприз.
В июле 1971 года Киссинджер начал проводить свою "тройственную политику”, тайно посетив Пекин. Советское руководство восприняло это как чувствительный удар. Громыко несколько недель ходил с кислой физиономией.
После того как в феврале 1972 года в Китае побывал Никсон и было опубликовано "Шанхайское коммюнике”, состоялось бурное заседание Политбюро. Всего за несколько месяцев до того Китайская Народная Республика была принята в ООН. Формально СССР много лет подряд выступал за членство Китая в ООН, но теперь эти усилия увенчались поистине пирровой его победой. Не успел Малик выступить с приветствием, адресованным делегации КНР, как из Москвы ему дали знать, что Пекин "блокируется с империализмом”.
В Шанхайском коммюнике отмечалось, что ни одна из подписавших его сторон "не стремится к гегемонии в районе Азии и Тихого океана и будет противодействовать усилиям любой третьей стороны… установить здесь свою гегемонию”. Этот прозрачный намек на намерения Советского Союза очень обозлил советское руководство. В дальнейшем Киссинджер подтвердил, что Кремль не ошибся в оценке сути коммюнике. "Две стороны, — писал он, — не упускали из виду совместную задачу противодействия тому явлению, которое в коммюнике было названо "гегемонизмом”. Попросту говоря, это означало противодействие советским попыткам изменить соотношение сил в мире в свою пользу”.[13]
Несмотря ни на что, я ощущал явно воскресающую самоуверенность нашего руководства. После многих неприятностей 60-х годов, начавшихся с Берлина, осложнений с Чехословакией и наших попыток сравняться с США в гонке вооружений, Советский Союз теперь воспрянул и становился все более мощным соперником Соединенных Штатов. Наши руководители заново проанализировали обстановку в мире и начали менять направление курса внешней политики государства. Мои надежды на перемены окрепли, хотя я и отдавал себе отчет в том, что они как-то противоречат сложившемуся у меня представлению о нашей политике в отношении ООН, разоружения и по другим вопросам.
Мне было приятно принимать участие в приготовлениях к встрече на высшем уровне и работать над тем, чтобы эта встреча увенчалась, по возможности, реальным успехом. Главное — предстояло ликвидировать расхождения по СОЛТ. Будучи в Нью-Йорке, я маневрировал, как мог, следуя общей линии нашей дипломатии в ходе предварительного обсуждения проблем, связанных с контролем стратегических вооружений. Работая теперь в Москве, я оказался уже непосредственно вовлечен в подготовку СОЛТ.
В 60-х годах Советский Союз разместил вокруг Москвы противоракетную систему, получившую на Западе условное наименование "Галош”. Как было заявлено, она должна обеспечивать защиту населения от баллистических ракет. Во время встречи с президентом Джонсоном в Гласборо в 1967 году Косыгин дал понять, что, в то время как США собираются вести переговоры только об ограничении количества противоракетных установок, Советский Союз полагает, что в первую очередь надо обсуждать вопрос о наступательном оружии — стратегических ракетах с ядерными боеголовками. К тому времени, когда я сделался советником Громыко (1970), позиция Москвы изменилась на прямо противоположную. Теперь уже мы хотели прежде всего ограничения числа противоракетных установок. Это сальто свидетельствовало о советском желании задержать реализацию американской системы защиты от баллистических ракет — "Сейфгард”; последняя была разработана в ответ на наш "Галош”, который оказался менее совершенным, чем ожидалось.