Я помню, что многие сотрудники КГБ выражали удовлетворение действиями Андропова. Я также припоминаю, что у меня вызывало беспокойство растущее число агентов КГБ и усиление их влияния. Они были наиболее реакционными и беспринципными стражами "социалистического строя” в СССР. Я знал всю верхушку КГБ, работавшую в Нью-Йорке и Вашингтоне, и многих ответственных сотрудников, с которыми сталкивался с тех пор, как начал свою дипломатическую службу. В частной жизни и в своей работе они были циничные, властолюбивые ненавистники всякого проявления либерализма. А ведь они были выбраны и одобрены лично Андроповым.
При Андропове КГБ расширил круг людей, которых брали, что называется, "на крючок”, то есть шантажировали, используя компрометирующие материалы с целью вынудить сотрудничать. Большую часть таких материалов представляли раздутые мелкие проступки или же истории, "высосанные из пальца”. Я знал о таких делах КГБ, но только сам, попав "на крючок”, понял, что это все значит.
Весной 1973 года, примерно за месяц до моего отъезда из Москвы на мою новую работу в Нью-Йорк, КГБ проявил настойчивые усилия "прибрать меня к рукам”. Я получил письменное приглашение посетить генерала КГБ Бориса Семеновича Иванова — бывшего нью-йоркского резидента, теперь же — заместителя главы Первого главного управления КГБ, ведавшего операциями за рубежом. Это было мое первое в жизни посещение дома на Лубянке. В этом здании до революции помещалась страховая компания, нынешняя же "компания” страхует безопасность советского режима.
Еще со времен, когда МИД находился как раз напротив дома КГБ, дипломаты называли секретную полицию "ближайшим соседом”, а Главное разведывательное управление армии — ГРУ — "далеким соседом”. В 1973 году МИД переехал на Смоленскую площадь и оказался ближе к ГРУ, чем к КГБ. Однако название "ближайшие соседи” сохранилось за КГБ. Очевидно, в этом отразилась их постоянная близость с дипломатами на международной арене.
В то утро, на которое была назначена встреча с Ивановым, за мной заехала черная "Волга”. На Лубянке, у входа в здание КГБ меня встретил вежливый молодой человек в штатском, однако с военной выправкой. Он провел меня вверх по широкой лестнице, по лабиринтам тускло освещенных коридоров и, в конце-концов, мы оказались в приемной Иванова, на втором этаже. Атмосфера здесь была угнетающая. Черные панели стен казались продолжением полутемных коридоров. Ничто — ни восточный ковер, ни диван и кресла, ни чайный столик — не придавали комнате уюта. Иванов вышел мне навстречу и попытался изобразить гостеприимного хозяина. Он приветствовал меня, как старого друга, хотя в Нью-Йорке на самом деле мы почти не встречались. После того как официантка поставила на столик коньяк и печенье, минеральную воду и лимон, генерал поднял рюмку:
— Поздравляю с новым назначением, — сказал он с улыбкой. — Мы очень рассчитываем на вашу помощь. — Он даже не старался скрыть своей заинтересованности в ООН и во мне. — Я не должен говорить вам, Аркадий Николаевич, какое значение имеет для нас Организация Объединенных Наций — эта наша лучшая сторожевая башня на Западе, — продолжал он. — Именно там наши люди собирают важнейшую информацию, касающуюся Соединенных Штатов и других стран. На вашей работе у вас будет редкая возможность знакомиться с американцами и представителями других западных стран. Вы также сможете способствовать назначению в секретариат наших людей. И если вдруг ЦРУ или ФБР проявят к ним интерес, вы сможете помочь им, оказав свое покровительство.
Он говорил со мной так, как будто бы вопрос о моем сотрудничестве уже решен. Я знал, конечно, что сотрудничество с КГБ приносит немалую пользу тем, кто на него идет. Это сулило солидное добавление к зарплате, "дружбу” с КГБ, выражавшуюся в поддержке служебных амбиций. Но я не хотел иметь дело с КГБ. Еще с тех пор как Хрущев рассказал о преступлениях Сталина и о роли Берия, КГБ был связан для меня с убийствами внутри страны и терроризмом за границей. Из моего личного опыта за рубежом я знал, как отвратительно постоянное недоверие КГБ к советским гражданам и презрение к ним. И на моей должности в Нью-Йорке, и будучи помощником Громыко в Москве, мне приходилось читать доносы кагебешников на советских граждан, работавших за границей. Ничего, кроме омерзения, они вызвать не могли.
Но я прекрасно понимал, что не могу высказать того, что думаю, Иванову и его помощнику Владимиру Казакову, присоединившемуся к нашему разговору. Когда в 60-х годах я работал в Советской миссии в Нью-Йорке, Казаков (специалист по Америке) формально числился моим подчиненным, но практически мы с ним не были связаны, так как занимался он только своими делами по линии КГБ. (В 1980 году он возвратился в Нью-Йорк в качестве резидента).