Между моим отъездом в Москву в 1970 году и возвращением в Нью-Йорк через три года советский шпионаж в науке и технике возрос несравненно и, естественно, возросло количество занятых в нем людей. В одном только Глен-Коуве можно было наблюдать, как вырос технологический шпионаж. Когда я впервые приехал в США в 1958 году, там было три-четыре сотрудника КГБ — специалисты по коммуникациям. Их аппаратура занимала верхний этаж дома — комнаты, где в прежние времена жила прислуга бывшего хозяина. В 1973 году количество специалистов по перехвату радио-сигналов увеличилось, по крайней мере, до дюжины и их аппаратура заполонила весь этаж и даже один из двух летних домиков, куда, кроме них, никто не допускался. Крыши домов Советской миссии в Глен-Коуве, в Ривердейле и на 67-й улице в Нью-Йорке утыканы сверкающими антеннами для подслущивания американских разговоров и приема советских посланий. Рост электронного шпионажа был только частью усиливавшейся активности агентов КГБ.
ГРУ — Главное разведывательное управление Министерства обороны СССР — также увеличило размах своих операций. ГРУ не филиал КГБ, это самостоятельная, очень сильная организация, располагающая своими мощными возможностями и кадрами (численность их составляет несколько тысяч человек) для шпионажа и террористических акций. ГРУ гордится своими агентами — от легендарного Рихарда Зорге, предупредившего Сталина о готовящемся нападении Германии на СССР в 1941 году, до участников шпионских операций по переброске в СССР американских атомных секретов. Основал цель ГРУ в Америке и Западной Европе — проникнуть в военные секреты стран НАТО. На пути к этой цели ГРУ часто сталкивается с КГБ, с которым оно столько же сотрудничает, сколько и соперничает.
Когда я возвратился в Нью-Йорк в 1973 году, местным начальником ГРУ был полковник Виктор Осипов, числившийся в должности старшего советника Миссии. Ненасытный соперник Соломатина, он пытался произвести впечатление на сотрудников Миссии своими познаниями в военной области. Периодически он зачитывал штату Миссии доклады о последних американских системах оружия. Его рвение злило Соломатина. После одного из таких собраний Соломатин проворчал: "Пусть этот полковник блеет, как баран, кто он и есть на самом деле, а только нам известно гораздо больше, чем его ребятам”.
Осипов, действительно, был человеком куда большего самомнения, чем интеллекта, и Соломатин вскоре сумел положить конец его докладам в Миссии.
Унаследовавший пост главы ГРУ после отзыва Осипова Владимир Молчанов был как личность намного крупнее своего предшественника. Но и его отношения с резидентом КГБ были натянутыми. На встрече Нового, 1974 года, в Миссии я сидел рядом с Соломатиным за столом главы Миссии. Молодой офицер КГБ Владимир Хренов подошел к нашему столу и, тряся в рукопожатии руку Соломатина, стал желать ему счастья и успехов в Новом году. Когда он отправился на свое место, Соломатин с пьяной откровенностью проговорил ему вслед: "Посмотрите на этого парня! Я горжусь им. Он получил два ордена за один год”.
Соломатин не сказал, за что именно получил свои награды Хренов. Но немного позже, когда мы с Молчановым обменялись тостами, он сказал, что слыхал будто Хренов собрал ценную информацию об американской военной космической программе. "Большую часть этой информации мы послали домой раньше них”, — добавил он удовлетворенно улыбаясь. КГБ и ГРУ не только соперничали между собой, но и шпионили друг за другом.
Мои отношения с офицерами ГРУ были лучше, чем с их коллегами из КГБ. Агенты ГРУ были более искренними и менее циничными. К тому же они, так же как и мы, дипломаты, были объектом постоянной слежки со стороны КГБ. Резидент ГРУ в Нью-Йорке в 60-х годах генерал-майор Иван Глазков был моим соседом в доме Миссии и часто жаловался мне на это. Мне кажется, что офицеры ГРУ еще и завидовали агентам КГБ, которые занимали более высокие дипломатические посты. Сам Глазков занимал лишь должность первого секретаря.
Один из агентов ГРУ Кирилл Чекотилло был разоблачен американцами, но тем не менее продолжал оставаться в штате ООН на посту главы комиссии по морским делам в моем отделе. Я подозревал, что он не только специалист по морским делам, но мне не было известно, в чем заключаются его подлинные обязанности до тех пор, пока Американская миссия не представила формальный протест по поводу его деятельности. Согласно этому протесту, Чекотилло явился в институт в Нью-Джерзи, занимавшийся морскими исследованиями, назвал себя гражданином Западной Германии и представил удостоверение ООН, в котором не было указано его подданство. Цель его состояла в проникновении в среду ученых-исследователей и получении информации о характере работ, которые велись в институте по контракту с Военно-морским ведомством США. Когда я напал на Чекотилло с упреками, то услышал в ответ лишь формальное отрицание своей вины. Я предупредил его, чтобы он не компрометировал свой статус дипломата, а заодно и мой, но вряд ли он придал хоть какое-то значение моим словам. Один из коллег Чекотилло сказал мне: "Здесь, в Америке, мы можем почти ничего не делать нелегально. Американцы такие открытые люди. Информация буквально валяется под ногами. Все, что остается, — это не полениться нагнуться и поднять ее”.