На встрече с Бертом Джонсоном я рассказал ему о заявлении Громыко. Берт поинтересовался, что думает Громыко об американо-советских отношениях в свете предстоящих президентских выборов. Ничего нового я не мог сообщить — СССР продолжал выжидать и наблюдать. Громыко не возлагал больших надежд на предстоящую встречу с президентом Фордом. Все еще предпочитая видеть Форда переизбранным президентом, СССР стал внимательнее присматриваться к Картеру. Громыко считал "хорошим знаком” рост влияния на Картера Сайруса Вэнса, одновременно очень сожалея, что Збигнев Бжезинский сможет играть заметную роль в администрации Картера, если того изберут.
На следующее утро после прибытия Громыко в Нью-Йорк, я, просмотрев его расписание, обнаружил там отсутствие некоторых важных мероприятий. В расписание не был включен обед у Генерального секретаря ООН Вальдхайма, на котором, по традиции, присутствуют министры иностранных дел пяти стран — постоянных членов Совета Безопасности. Я был поражен. Вальдхайм уже давно послал приглашение Громыко. Так как отказа на приглашение не последовало, Вальдхайм считал, что Громыко будет на обеде, как бывало прежде. В расписании также не значилась личная встреча с Генеральным секретарем — встреча, на которую Вальдхайм, как мне было известно, рассчитывал. Для Вальдхайма, так же как и для американского президента, этот год был ответственный — предстояли выборы Генерального секретаря ООН, и Вальдхайм очень надеялся быть переизбранным.
Я спросил помощника Громыко Юрия Фокина, что это все означает.
— Аркадий Николаевич, — отрезал он, — разве вам неизвестно мнение Андрея Андреевича о Вальдхайме?
Я понимал, что Фокин имел в виду, но считал, что не в наших интересах выражать свое отрицательное отношение так демонстративно. Я решил обсудить это дело лично с Громыко, когда он будет в Глен-Коуве, где настроение его всегда улучшается.
Врач рекомендовал Громыко семикилометровые прогулки по саду всякий раз, когда он приедет в Глен-Коув. Поместье, где находится здание Миссии, изолировано от посторонних глаз. Высокий забор, вдоль которого стоят ряды густого кустарника, отгораживает обитателей дачи от внешнего мира. Но даже здесь Громыко был постоянно окружен свитой своих советников и охранников. Он вышагивал по саду круг за кругом, а все его сопровождающие следовали за ним, пока назначенное число километров не было пройдено.
После прогулки был завтрак, сервировавшийся в большой столовой человек на двадцать пять. Присутствовать на таком завтраке считалось большой честью. Те, кто хотели выпить, смотрели с надеждой на маленький столик в углу столовой, уставленный бутылками. Громыко сам пил чрезвычайно редко и не одобрял других, пивших в его присутствии. Без специального разрешения напитки не подавались. Однако Добрынин, который постоянно находился в Нью-Йорке во все время пребывания Громыко, брал на себя смелость и говорил что-то вроде:
— Андрей Андреевич, может быть, мы пригубим что-нибудь для поднятия духа?
Лидия Громыко немедленно присоединялась к нему. Если Громыко предпочитал никак не реагировать на слова Добрынина и продолжал сидеть молча, с каменным лицом, то напитки не подавались, выпивка отменялась. Но иногда Громыко своим руководящим тоном произносил:
— Кто хочет, может выпить, я не буду.
После этого официантки ставили бутылки с вином и водкой на стол.
В тот день я сидел рядом с Василием Макаровым, который очень оживился в предвкушении стакана водки. Я сказал ему, что хотел бы поговорить с Громыко с глазу на глаз после завтрака. Он помрачнел.
— А что вы хотите сказать Андрею Андреевичу? — спросил он.
— Громыко должен принять приглашение Вальдхайма и пойти на обед "большой пятерки”, и он также должен лично встретиться с Вальдхаймом, — ответил я.
— Вы зря потеряете время, — заявил Макаров. — Мы обсуждали этот вопрос в Москве. Андрей Андреевич — против. Если вы снова поднимете эту тему, будет взрыв.
Несмотря на предупреждение Макарова, я несколько позднее заговорил об этом с Громыко.