Вальдхайм, конечно, не сравним с энергичным, решительным и мужественным Дагом Хаммершельдом. Но он все же разительно отличался от своего предшественника на посту Генерального секретаря ООН У Тана, который в основном занимался тем, что, сцепив руки, целыми днями вертел перед собой большие пальцы. Динамизм Вальдхайма был очевиден. Однако его общие достижения не увенчались триумфальным успехом, хотя некоторые его начинания заслуживали одобрения. Так, например, в 1972 году он предложил обсудить на сессии Генеральной Ассамблеи вопрос о международном терроризме. Проблема не была новой, но тот факт, что он привлек к ней внимание мирового общественного мнения, вынеся ее на обсуждение на мировом форуме, нужно расценивать как его личную заслугу. В 1976 году его действия в Совете Безопасности привели к временному затуханию войны в Ливане.
Преданность Вальдхайма делу, которому он служил, находит подтверждение и в его самоотверженной работе, иногда по шестнадцать часов в сутки. Он никогда не уклонялся от присутствия на заседаниях Совета Безопасности и на сессиях Генеральной Ассамблеи. Нормой было ждать его по 30–40 минут сверх назначенного времени, потому что какой-нибудь случайный посетитель, в последнюю секунду сломавший распорядок дня, должен был быть вежливо выпровожен из кабинета Генеральным секретарем лично. Вальдхайм был слишком терпелив с теми, кто беззастенчиво втягивал его в различные дискуссии и слишком неохотно использовал свой авторитет для того, чтобы избавиться от навязанных ему разговоров, мешающих ему встретиться наконец с тем, кто ждал его по делу.
Я всегда поддерживал усилия его очаровательной и интеллигентной жены Сисси, старавшейся умерить его увлеченность работой, порой превращавшейся в манию. Часто мои коллеги и я старались вынудить его оставить дела, которых всегда накапливалась уйма. Он бывало соглашался, но вскоре вновь возвращался к работе.
Преемник Вальдхайма Перес де Куэльяр, перуанец, который, как и я был заместителем Генерального секретаря, оказался не таким автократом, как Вальдхайм. Он не стремился все сделать сам и охотно передавал часть своих обязанностей своим заместителям, в частности Брайану Уркварту, специалисту по Ближнему Востоку, и Диего Кордовесу, занимавшемуся Афганистаном после советской аккупации.
В некоторых случаях Вальдхайм пытался подражать Генри Киссинджеру и ударялся в "челночную дипломатию”, забывая свои собственные слова о том, что "Генеральный секретарь ООН несет груз огромной ответственности, но имеет очень мало власти”. И все же он упорно преодолевал свои неудачи и разочарования. Его неисчерпаемая воля продолжать дело, которому он себя посвятил, была его самым сильным качеством.
Его робость в использовании возможностей ООН соединялась в нем с любовью к представительности. Он любил быть в центре внимания и время от времени это подчеркивать. Так, для него было типично опаздывать на полчаса-час на наши еженедельные собрания. Входя быстро, энергичным шагом в конференц-зал и занимая свое место с выражением достоинства на лице, он с мягкой улыбкой сообщал, что был занят "очень важным телефонным разговором” и просил извинить его. Вид у него при этом всегда был очень целеустремленный и деловой, не лишенный, однако, и важности. Но члены его "кабинета” пропускали эти слова мимо ушей, прекрасно зная, что никакого "очень важного телефонного звонка” не было, а просто Генеральный секретарь опоздал.
Я не могу припомнить, чтобы какая-нибудь из этих еженедельных встреч содержала что-либо важное или интересное. Никто и не ждал от них серьезных обсуждений, так как Вальдхайм любил единолично принимать решения, правда, посовещавшись предварительно с несколькими советниками — членами своей "австрийской мафии”. При этом Вальдхайм любил пожаловаться, что он — одинокий боец, которому все приходится решать самому. Я думаю, что он искусственно создавал этот образ, не используя в своих многочисленных делах помощников и заместителей.
Я, однако, сочувствовал Вальдхайму в трудностях на его неблагодарном посту, особенно в тех, которые чинил ему Советский Союз. Ни советское правительство, ни Яков Малик не информировали Вальдхайма о своих истинных намерениях или об основном курсе советской политики в той или иной области международных отношений. СССР обращался к Вальдхайму только тогда, когда возникала нужда использовать его влияние в интересах советской политики. По контрасту, американцы постоянно держали Вальдхайма в курсе широкого спектра вопросов. Я часто слышал, как Вальдхайм говорил по телефону с Киссинджером или главой американской делегации в ООН.