Я также не ожидал тех новостей, которые узнал, когда мы — Вальдхайм, Роберто Гуэр (аргентинец, помощник Вальдхайма по специальным политическим делам) и я прибыли в Москву. Приветственная церемония в аэропорту Шереметьево прошла достаточно торжественно, хотя, к моему удивлению, Вальдхайма встречал лишь заместитель министра иностранных дел Василий Кузнецов. Он проводил Вальдхайма по расстеленному красному ковру в ожидавший лимузин. Сделать это должен был, конечно, Громыко. Пока мы ехали через город на виллу на Ленинских горах, где останавливаются почетные гости страны, позолота гостеприимства еще немного потускнела.
Кузнецов наклонился ко мне и прошептал:
— Знаешь, Аркадий, Леонид Ильич, наверное, не сможет принять Вальдхайма. Ты к нему ближе. Было бы лучше, если бы ты сообщил ему об этом.
После торгов, предшествовавших визиту Вальдхайма, слова Кузнецова показались мне совершенно невероятными. Если в последний момент Брежнев не выполнит своего обещания, я не смогу предсказать реакцию Вальдхайма, сказал я Кузнецову.
Хотя Генеральный секретарь ООН был терпелив и почтителен к советским лидерам, человек он был гордый. Он мог взорваться и повернуть дело так, что оскорбление со стороны Брежнева превратилось бы в международный скандал. Он мог также потребовать немедленного прекращения визита в СССР.
Кузнецов пожал плечами.
— Это не мое решение. Я ничего не могу поделать.
Он высказал предположение, что изменение в планах продиктовано состоянием здоровья Брежнева и вновь потребовал, чтобы именно я сообщил об этом Вальдхайму.
Я вспылил.
— С меня хватит того, что я постоянно оказываюсь в смешном положении из-за этого дела. В конце концов, это может привести к тому, что Вальдхайм утратит доверие ко мне, и мое пребывание в ООН станет бесполезным.
Я предложил подождать, пока вопрос о встрече Брежнева с Вальдхаймом не будет решен окончательно, а до того ничего ему не говорить. Иначе визит Вальдхайма окажется сорван.
Кузнецов согласился и пообещал поговорить с Громыко еще раз. Дело оставалось туманным и на другой день, когда Громыко давал в честь Генерального секретаря торжественный обед в особняке Министерства иностранных дел на улице Алексея Толстого, в центре Москвы. Десяток министров и другие ответственные лица ели икру, копченую рыбу, мясо, пили молдавское шампанское в старинном зале с высокими потолками, стены которого были завешаны дорогими коврами, а мебель поражала своей массивностью. Пышность, однако, должна была прикрывать отсутствие содержательности.
После краткого разговора с Вальдхаймом о положении в ООН Громыко собрался возвратиться в свой рабочий кабинет. Выйдя со мной, он вдруг сообщил, что обеда и беседы, вероятно, достаточно, и его встречу с Вальдхаймом, назначенную на следующий день, надо бы отменить. Я возразил, что во время обеда и после него не было никакого серьезного разговора. Вальдхайм же ожидал деловой встречи с министром и будет оскорблен, если такая встреча не состоится. Поскольку встреча с Брежневым также может быть отменена, я настаивал в разговоре с Громыко на том, что крайне важно сохранить все мероприятия, запланированные расписанием визита без изменений.
С обычной своей болезненной миной на лице Громыко согласился. Но на другой день на приеме он был холоден и сдержан. Его обзор мнений СССР по международным проблемам не содержал никакой новой информации. Если он и добавил кое-какие нюансы к привычному изложению всем известной официальной позиции Москвы, то они были несущественны и двусмысленны. Вальдхайм выражал вежливый интерес и даже сдержал раздражение, когда Громыко увильнул от прямого ответа на вопрос о встрече с Брежневым. "Вопрос о времени встречи рассматривается”, — сказал Громыко и посоветовал Генеральному секретарю ООН следовать расписанию визита и совершить предусмотренное путешествие в Сибирь и Монголию. По возвращении в Москву вопрос о встрече с Брежневым, вероятно, уже будет решен.
Брежнев встретился с Вальдхаймом 13 сентября в Кремле, в зале, где он обычно принимал важных иностранцев. Зал этот отделан деревом без особых "архитектурных излишеств” и позолоты, которые в избытке в других кремлевских помещениях. Длинный стол, покрытый зеленым сукном, примыкал к рабочему столу Брежнева. Стулья для посетителей стояли по обе стороны стола. Громыко, Андрей Александров-Агентов, Гуэр и я приняли участие во встрече.
Человек, который встал несколько нетвердо из-за огромного ничем не заставленного стола был, без сомнения, болен. Даже рукопожатие требовало от него усилий, и он не мог скрыть дрожания рук. У этого самого могущественного в коммунистическом мире человека были остекленевшие глаза, по которым собеседник легко догадывался, что он принимает сильно действующие лекарства (по слухам, чтобы заглушить боль, причиняемую ухудшающимся состоянием челюсти). В приближении своего семьдесят первого дня рождения Брежнев, сердечную деятельность которого регулировал специальный аппарат ("пейсмейкер”), а потерю слуха восполнял слуховой аппарат, выглядел, как человек, над которым возраст разыгрывает жестокие шутки.