Хотя вся эта философия была очень грустной, я пытался подвести под нее рациональную базу, как делал это в 14 лет, когда КГБ пытался заставить меня работать на них. Кроме того, я уже понял, что выступать с открытой критикой опасно, а такое понимание действует на сознание как наркотик, как сильное снотворное. Мои внутренние сомнения чаще всего выливались в то, что я уверял себя: ведь были мировая война, революция, гражданская война, а потом очень быстро началась вторая мировая война. И ведь не только в России, но и в других странах, в Европе и Америке тоже были кровавые революции, и гражданские войны. Но, читая о чистках, было трудно представить себе, что столько наших революционных лидеров оказались империалистическими шпионами и преступниками.
Конечно, тогда я не знал, что тот период сталинского правления, который станет известен как годы большого террора, все еще продолжается. Никто из нас не знал о ГУЛаге. Те единицы, что говорили хоть что-то о лагерях, считались сумасшедшими или пособниками фашистов. Для студентов МГИМО — во всяком случае, для подавляющего большинства их, существовал только один авторитет — Сталин, которого мы буквально обожествляли. За неправильности и ошибки ответственен не Сталин и не система, это дело рук отдельных людей, и мы были уверены, что ошибки можно исправить. Мы верили, что за большинство недостатков ответственность несут "империалистические агрессоры”. Принимая официальную версию, что нашей стране пришлось принести слишком много жертв и потратить слишком много сил на войну, мы с радостью оправдывали наших руководителей и систему. Мы верили в это, потому что вокруг нас было множество напоминаний о трудностях войны, о разрушении и жертвах.
Странной атмосфере внутри Союза способствовала также напряженная международная ситуация. Моя надежда на послевоенные советско-американские дружеские отношения испарилась с началом холодной войны. Как и большинство моих однокашников, я принимал на веру официальное объяснение: американцы пытались применить против нас "атомный шантаж”. Кроме того, мы знали, что их руководитель — это убежденный антикоммунист Гарри Трумэн, от него всего можно ожидать.
Самым обнадеживающим событием тех лет была победа Мао над антикоммунистами в Китае. Для нас было настоящей радостью провозглашение Китайской Народной Республики в 1949 году. В период 1949-56 гг., когда СССР и Китай объединились в едином фронте против империализма, недоразумения между ними были почти незаметны. Но хотя мы провозглашали свое братство с китайскими студентами, приехавшими по обмену в Москву, китайцы даже в этот период солидарности были как-то отчуждены, в отличие от студентов из восточноевропейских стран. Даже в эти дни сердечной дружбы долгая традиция недоверия между нашими странами не была изжита до конца.
С началом корейской войны в июне 1950 года холодная война превратилась в ледяную. Сначала казалось, что Москва отнесется к войне спокойно. В первую неделю сообщения о боевых действиях появлялись только на задних страницах газет и тон их был довольно бесстрастен. Но в июне повсюду прошли организованные по указанию правительства массовые митинги. Ректор нашего института энергично осудил американских агрессоров и потребовал: "Руки прочь от Кореи!”
Большинство студентов боялись, что война может привести нас к военному столкновению с Соединенными Штатами и повторение второй мировой войны казалось вероятным. Некоторые не очень-то верили официальной версии, что Южная Корея напала на Северную, но никто не решался высказывать свои сомнения за пределами тесного круга друзей.
Это был самый разгар шпиономании. Правительство, преподаватели, мы сами постоянно твердили всем вокруг о шпионах или обвиняли кого-то в шпионаже.
В январе 1953 года в "Правде” появилась статья под заглавием "Арест врачей-вредителей”. С этого знаменитого "заговора врачей”, придуманного в основном Сталиным, началась антисемитская кампания. Москву наводнили странные слухи. Многие с готовностью верили, что евреи-врачи впрыскивали больным вещества, вызывающие рак, или заражали их сифилисом, или что евреи-аптекари, будучи американскими агентами, продавали таблетки из сухих блох.
Все это было такой чушью, что мы с Линой не могли поверить собственным глазам, читая эту статью. Я с детства знал многих коллег моего отца, евреев, которые делали для больных все, что только могли. Но тетя моей жены была замужем за врачом-евреем, и я стал относиться ко всему этому серьезно, когда он дрожащим голосом рассказывал о последствиях, которые возымела статья. Обедая у них, мы с Линой старались успокоить его, говоря, что "заговор”, наверное, просто отдельное явление и, несомненно, результат ошибок, которые можно исправить. Но все мы знали, что и для него, и для нас все это звучит не слишком убедительно.