Но став аспирантом, я начал получать двойное образование, которое шло по параллельным, хотя и различным направлениям. Мое второе образование я получал в специальном отделе библиотеки (спецхране), где хранились западные газеты, журналы и книги. Я пришелся по душе библиотекарше, и она, в нарушение правил, позволяла мне рыться на полках, куда допускались только обладатели особого пропуска. Читая эту литературу, я начал лучше понимать мир во всей его реальности. Проблемы, идеи и даже решения, неведомые мне прежде, заставляли меня с новой силой сомневаться в том, чему меня учили.
Западные периодические издания в области права, типа французского "Ревю Женераль дю Друа Интернасьонал Пуб-лик” и другие имели приложения с перечислением в хронологическом порядке международных событий. Здесь были также отчеты о различных соглашениях и полные таксты речей глав наций, было даже несколько заявлений Гитлера, которые, очевидно, не приметил цензор. В моем понимании истории недавнего времени произошел качественный скачок.
Но самое большое влияние на меня оказал профессор Всеволод Николаевич Дурденевский. Мне невероятно повезло, что он согласился стать моим научным руководителем. Он одобрил мой проект изучения советской политики в области разоружения, и под его мудрым руководством я написал диплом, вполне оригинальный по мысли, но не содержащий ничего криминального.
Дурденевский верил в свободный академический поиск. Худой, сутуловатый, очень корректный и невероятно требовательный к студентам, он был воспитан в дореволюционной традиции и верил в ее достоинства. Занимая пост старшего советника по правовым вопросам в Министерстве иностранных дел, он тем не менее не был членом партии. Его опыт позволял ему оставаться в стороне от политики, а занимаемое положение давало ему знание советской внешней политики изнутри. Мне казалось, что в нем сочетаются самые лучшие качества этих двух миров — науки и политики. Он мог заниматься своими научными изысканиями и обладал достаточным авторитетом, чтобы давать советы тем, кто отвечал за подлинную политику. Стоя вне бюрократической системы, он мог оказывать на нее влияние. Я восхищался им и мечтал быть таким, как он.
Поскольку с помещениями в МГИМО было, как и во всей Москве, плохо, Дурденевский стал приглашать меня к себе домой, где мы и обсуждали мою работу. Там, в кабинете, заваленном книгами, началось мое подлинное образование. Дурденевский не хотел, чтобы я, как попугай, повторял то, что уже написано советскими исследователями о разоружении, он требовал чтобы я много читал и делал свои собственные выводы.
Роль Дурденевского как наставника не сводилась к чисто академическим занятиям. Мы так подружились, что он иногда рассказывал мне о закрытом мире Министерства иностранных дел. От него я узнал, что следствие по делу Берия бросило тень на Маленкова: Берия, защищаясь, уверял, что поскольку Маленков в преследовании честных коммунистов во время больших чисток был правой рукой Сталина, то, мол, и он виноват во всем. От Дурденевского я узнал о все возрастающей роли Хрущева в руководстве: в сентябре 1953 года Хрущев в конце концов и заменил Маленкова на посту первого секретаря.
Дурденевский говорил, что Никита Хрущев настаивает на существенном пересмотре сталинской внешней политики, намереваясь пойти дальше, чем Маленков и Молотов. Слишком опытный, чтобы быть неосторожным, Дурденевский тем не менее не разочаровывал меня в надеждах на близкие перемены в советской политике после стольких лет застоя.
Я был не одинок в этих надеждах: студенты МГИМО чувствовали, как в стране возникают новые силы, и мы верили в перемены к лучшему. Многие мои сокурсники ориентировались на старую русскую идею — о контактах с Западом и заимствовании его опыта. Такому направлению мыслей способствовали путешествия Хрущева в Югославию, Индию, Великобританию, сердечная, хотя и незавершенная встреча на высшем уровне в Женеве в 1955 году, энергичные попытки Хрущева перестроить основы экономики, правда беспорядочные и безуспешные.
Я заинтересовался вопросами разоружения, прочитав статьи на эту тему в советской прессе, но не был уверен, стоит ли тратить столько времени на этот предмет. Итоги переговоров в этой области не были ни особо захватывающими, ни обнадеживающими. Более того, было вовсе не просто даже следить за ходом переговоров. Огромные папки с документами о разоружении между двумя мировыми войнами, которые я нашел в институтской библиотеке, стояли не под тем индексом: очевидно, этот материал не вызывал особого интереса. Отчеты о работе Комиссии ООН по атомной энергии, охватывающие период сразу после второй мировой войны, были более последовательны в плане хронологии, но многие документы отсутствовали. Возражения Андрея Вышинского против плана Бернарда Баруха по международному контролю за атомной энергией звучали убедительно, но многие предложения Баруха тоже были вполне разумны. Интерес к этой теме возродился во мне заново после разговора с Дурденевским.