Советским дипломатам было необходимо собрание основных документов по разоружению, записи о предложениях и переговорах, ведущихся в течение многих лет, то есть материал, который был доступен на Западе, но отсутствовал в сколько-нибудь систематической форме в Москве. Мой проект привести документы в порядок был одобрен при условии соблюдения полной секретности. Документацию можно было печатать только для служебного пользования, более широкое ее распространение было запрещено цензорами.
Благодаря этому заданию я заинтересовался вопросами организации и работы министерства и получил возможность поговорить об этих проблемах с некоторыми старыми дипломатами.
После Октябрьской революции был создан Народный комиссариат иностранных дел, его возглавляли такие люди, как Троцкий, Чичерин, Литвинов, Молотов, Вышинский. В 1939 году Максим Литвинов, старый большевик, интеллигент, был снят с поста наркома иностранных дел: его проангло-американская ориентация вступила в противоречие с политикой Сталина и Молотова по отношению к нацистской Германии. За отставкой Литвинова началась чистка аппарата комиссариата: почти девяносто процентов дипломатического персонала всех рангов были расстреляны, посажены, сосланы или уволены. Сам Литвинов отделался почетной ссылкой: он был направлен в Вашингтон в качестве посла. В комиссариат пришли новые люди, выдвинутые партийными органами. Дипломатия стала уделом профанов. Во главе угла стоял сталинский ортодоксальный принцип: бескомпромиссная борьба с "врагами народа” и уничтожение тлетворного влияния Запада. Многие из новых дипломатов, прошедшие ускоренный курс обучения, были не в состоянии справиться со своими сложными обязанностями.
После смерти Сталина профессиональный уровень советских дипломатов повысился. На место плохо образованных, не имеющих должной профессиональной подготовки сотрудников, набранных в министерство в конце 30-х годов, постепенно пришли выпускники МГИМО или других учебных заведений, таких, как Высшая дипломатическая школа (позднее Дипломатическая академия), куда по направлению партийных организаций поступают люди, уже имеющие высшее образование.
Абсолютным правителем внутри министерства является министр иностранных дел. Большинство чиновников низшего и среднего уровня, даже те, кто провел едва ли не всю жизнь в министерстве, ни разу не имели случая поговорить с ним. Когда я поступил на службу в министерство, министром иностранных дел был Дмитрий Шепилов, экономист по образованию. Он начал реорганизацию министерства, подчеркивая важность экономических задач во внутренней и внешней политике.
"Период экономизма” — под этим названием стала известна эра Шепилова — вполне соответствовал духу правления Хрущева. Помню, какое замешательство возникло среди старшего поколения дипломатов, многие из которых основательно подзабыли детали марксистско-ленинской политической экономии, как они начинали лихорадочно рыться в учебниках и работах классиков марксизма. Это был не просто подхалимаж или желание угодить новому начальству: Шепилов всерьез намеревался заняться повышением образовательного уровня сотрудников министерства. Он издал приказ, чтобы все сотрудники заново прошли курс по политэкономии. Нам даже пришлось сдавать экзамен по этому предмету.
Приступая к работе в ОМО, я еще не понимал, как мне повезло, что я попал в эту группу. "Германисты”, "разоружен-цы”, "американисты”, "европейцы” (те, кто в основном занимался советско-французскими отношениями) и небольшая группа других сотрудников принадлежали к привилегированной касте. "Провинциалы”, часто проводящие всю свою профессиональную жизнь в Азии и Африке, отчаянно завидовали нам: мало того, что в этих странах плохой климат, низкие зарплаты и нет такого изобилия товаров, как на Западе, — дипломаты, работающие в этой области, редко достигают высокого положения. Те же, кто работал с Европой или Америкой, постоянно находились в непосредственной близости к начальству. Громыко многих из них знал лично, запоминал фамилии и покровительствовал наиболее способным, обеспечивая их быстрое продвижение по служебной лестнице. Эта группа составляла ядро молодого поколения в министерстве.
В аспирантуре и в процессе работы над диссертацией я многое узнал о переговорах по разоружению прошлых лет. Только тогда я начал понимать новую реальность атомного века. Когда на Хиросиму и Нагасаки была сброшена бомба, советская пресса почти не писала об этом. Сталин не желал пугать народ, а еще пуще того — не хотелось ему признавать, что у США есть такое совершенное оружие. Кроме того, принять это обстоятельство противоречило бы догмам марксизма-ленинизма, которые отрицают, что какой бы то ни было вид нового оружия, каким бы разрушительным он ни был, может сам по себе оказать влияние на исторический процесс.