Конечно, Хрущев всего лишь работал на публику. Меньше всего Москва хотела бы, чтобы ООН куда-то переехала. Ни в Москве во время подготовки к сессии, ни на "Балтике” вопрос о переезде ООН не обсуждался. "Ответственное” заявление Хрущева относительно перенесения ООН в Советский Союз было на редкость безответственным. Такая организация в Москве могла бы стать троянским конем, еще пуще возбуждая страх режима перед Западом. И без того страх этот достиг таких размеров, что советское правительство отказывалось допустить в скромный информационный центр ООН в Москве хотя бы одного иностранного служащего. Помимо этого, имелось и другое обстоятельство против переезда ООН из США. Нынешнее местоположение ООН давало Москве возможность размещать под ее прикрытием практически неограниченное количество сотрудников КГБ. Разумеется, КГБ яростно воспротивился бы переезду ООН из Нью-Йорка: для него это было бы равнозначно ликвидации одного из главных центров шпионажа. Ни Вена, ни Женева не заменили бы Нью-Йорк.
Работая в нашей Миссии при ООН в 60-е годы и позже, будучи заместителем Генерального секретаря в 70-е, я не раз слышал высказывания работников КГБ на эту тему. Малейший намек на возможность перенесения местоположения ООН вызывал жуткую панику.
Хрущев проводил в ООН массу времени. Он побил все имевшиеся рекорды по произнесению речей, одиннадцать раз за сессию обращаясь к Ассамблее. Для него правил не существовало. Это становилось ясно, когда он начинал фиглярничать. Один такой случай стал широко известен.
1 октября 1960 года я сидел в зале Ассамблеи недалеко от него. Хотелось курить, и я встал, чтобы выйти в коридор. Лев Менделевич, заместитель заведующего Отдела международных организаций, погрозил мне пальцем:
— Вы что, с ума сошли? Сейчас будет выступать Никита Сергеевич. Что подумают, если вы уйдете?
Хотя речь Хрущева была посвящена восстановлению законных прав Китая в ООН, он решил воспользоваться ею, чтобы напасть на генерала Франко. В частности, Хрущев заявил, что "Франко установил режим кровавой диктатуры и уничтожает лучших сынов Испании”.
Ирландец Фредерик Боланд, президент Ассамблеи, был человеком сдержанным и спокойным. Но Хрущев зашел так далеко, что Боланд вынужден был его прервать. Прерывать главу государства во время речи не принято, однако Боланд потребовал, чтобы Хрущев не занимался личными выпадами против глав других государств — членов ООН. Замечание не возымело желанного эффекта: Хрущев разошелся еще пуще и продолжал поносить Франко.
После его речи испанский министр иностранных дел Фернандо Кастелья выступил с ответным словом. Хрущев, совершенно выйдя из себя, забыл все правила приличия и начал осыпать испанского министра оскорбительными замечаниями. Увлекшись, он кричал и стучал кулаками. Но кульминации эта сцена достигла, когда он, сняв ботинок, начал оглушительно колотить им по столу. Другие члены советской делегации тоже принялись шуметь и стучать по столам, хотя ботинки больше никто не снимал.
Закончив выступление, Кастелья вернулся на свое место, которое случайно оказалось прямо перед столом Хрущева. Когда испанский министр подошел к своему стулу, Хрущев, не владея собой, вскочил и, размахивая кулаками, бросился на худенького, маленького испанца. Тот принял комичную оборонительную стойку, но охранники тут же развели их.
Всех нас потрясло поведение Хрущева. В Миссии после закрытия сессии все были подавлены и смущены. У Громыко, известного своей полной невозмутимостью, были белые губы. Один лишь Хрущев вел себя так, словно ничего не случилось, громко смеялся и шутил, говорил, что надо "вдохнуть хоть капельку жизни в затхлую атмосферу ООН”. Казалось, ему было абсолютно все равно, что могли подумать о нем другие члены ООН во время этой эскапады.
Хрущев уезжал из Нью-Йорка в середине октября, в последние недели перед выборами. На людях Хрущев делал вид, что ему все равно, кто станет президентом. О Никсоне и Кеннеди он говорил, что это "два сапога — пара” и "не скажешь, какой лучше — левый или правый”. Но на самом деле он думал иначе. На завтраке перед отъездом он рассвирепел при упоминании имени Никсона:
— Это типичный продукт маккартизма, марионетка самых реакционных сил в США. Мы с ним никогда не найдем общего языка.
Хрущев был так убежден в этом, что отклонял все попытки Никсона и Эйзенхауэра наладить отношения. Мы знали, что они убеждали его в том, что нельзя принимать всерьез предвыборные речи Никсона, что эти речи рассчитаны на определенные слои избирателей и задача их — произвести наибольший эффект. На самом же деле Никсон хочет улучшения отношений с СССР. Но Хрущев отверг все эти уверения.