И затем, что следует думать о столе, на котором происходит столько непредугадываемых событий? Об иронических креслах, на которых запрещено спать? О блюдах и тарелках, которые уже больше ничего в себе не содержат, когда их вам доверяют? О лампе, прогоняющей сумерки? О камине, обращающем в бегство холодные дни? Сколько нужно было поместить в обремененной памяти приказаний, опасностей, запретов, проблем и загадок! И как примирить все это с другими законами, другими загадками, еще более обширными и повелительными, которые носишь в себе, в своем инстинкте, которые возникают и развиваются с каждым часом, которые приходят из глубины времен и породы, обуревают кровь, мускулы и нервы и внезапно становятся более неодолимыми и могучими, чем боль, чем приказ господина и даже чем страх смерти? Так, чтобы привести лишь этот пример, когда для людей пробил час сна, удаляешься в свою будку, окруженный сумраком, молчанием и страшным одиночеством ночи. Все спит в доме господина. Чувствуешь себя маленьким и слабым в присутствии тайны. Знаешь, что тень населена недругами, которые крадутся и ждут. Опасаешься деревьев, пролетающего мимо ветра и лучей луны. Хотелось бы спрятаться, удержать дыхание, заставить всех забыть о тебе. И тем не менее необходимо бодрствовать. Необходимо при малейшем шуме выйти из убежища, напасть на невидимого и внезапно нарушить величавое молчание звезд, рискуя навлечь на себя одного шепчущее несчастье или преступление. Кто бы ни был недруг, будь это даже человек, то есть брат божества, которого приходится защищать, необходимо слепо на него напасть, вцепиться в горло, вонзить свои зубы, быть может, святотатственно, в человеческое тело, забыть обаяние руки и голоса, похожих на руку и голос господина, никогда не молчать, никогда не бежать, не поддаваться ни искушениям, ни подкупу и, беспомощно затерянному среди ночи, продолжать героическую тревогу, пока хватит дыхания. Вот великий долг, завещанный предками, существенный и более сильный, чем смерть, долг, которого даже не могут победить воля и гнев человека. В этом заключается вся наша скромная история, неразрывно связанная с историей собаки во время нашей борьбы против всего, что дышало. Вся эта скромная и грозная повесть возникает каждую ночь в первобытной памяти друга наших трудных дней, и, когда теперь в наших безопасных жилищах нам приходится наказывать его за слишком буйную старательность, он бросает нам в ответ взор удивления и упрека, как бы давая нам понять, что мы заблуждаемся и что, если мы забыли главный пункт союзного договора, который он заключил с нами в те времена, когда мы обитали в пещерах, лесах и болотах, он, вопреки нам, остался нам верен и ближе стоит к вечной истине жизни, которая полна засад и вражеских сил.
Но сколько нужно было трудов и стараний, прежде чем научиться исполнять как следует этот долг! И как сложен стал этот долг со времен молчаливых пещер и великих пустынных озер. Тогда он был так прост, ясен и легок. Одинокая пещера открывалась с боку горы, и всякое существо, которое приближалось или двигалось на горизонте равнин и лесов, было несомненным врагом. А теперь трудно разобраться. Нужно подчиниться цивилизации, которой не одобряешь. Делать вид, что понимаешь тысячу непонятных вещей… Так, например, кажется очевидным, что отныне не весь мир принадлежит твоему господину, что его право собственности согласилось непостижимо себя ограничить. Поэтому необходимо стало прежде всего точно знать, где начинаются и где кончаются священные владения. Что следует терпеть, чему надо противиться? Вот дорога, по которой имеет право проходить всякий, даже нищий. Почему — неизвестно. Это факт, достойный сожаления, но неустранимый. К счастью, вот, наоборот, прекрасная тропинка, тропинка запретная, которую никто не смеет топтать. Она еще верна здоровым традициям; не нужно терять ее из виду; может быть, этим путем трудные проблемы проникнут в каждодневную жизнь. Хотите, чтобы я привел пример? Спишь спокойно в солнечном луче, который подвижным веселым жемчугом покрывает порог кухни. Фаянсовые горшки, шаля, толкают друг друга локтями вдоль полок, украшенных бордюром из резной бумаги. Медные кастрюли играют друг с дружкой, бросая солнечные пятна на белые, гладкие стены. Плита с материнской нежностью тихо напевает песенку, укачивая три горшка, приплясывающих с блаженным видом, и через дырочку, освещающую ее живот, высовывает то и дело огненный язык, чтобы дразнить безобидную собачку, не могущую к ней приблизиться. Часы, скучая в своем дубовом шкапу, в ожидании времени, когда они наконец пробьют торжественный час завтрака, прогуливают взад и вперед свой толстый золоченый пупок, а лукавые мухи раздражают твои уши. На ярко вычищенном столе лежит курица, заяц, три рябчика рядом с другими предметами, которые называются плодами или овощами: горошком, бобами, персиками, дынями, виноградом, словом, предметами, ничего не стоящими. Кухарка очищает большую серебристую рыбу и бросает внутренности (вместо того, чтобы предложить их мне) в ящик с отбросами. О, этот ящик с отбросами! Неисчерпаемое сокровище, вместилище радостей, украшение дома! Ты, конечно, добудешь свою часть, великолепную, взятую обманом, но не надо показывать вида, что знаешь, где она находится. Строжайшим образом запрещено в этом ящике рыться. Человек также запрещает и другие наслаждения, и жизнь была бы печальна и дни не заняты, если бы следовало подчиниться всем приказам, идущим из буфетной, из погреба и из столовой. К счастью, человек рассеян и недолго помнит свои бесчисленные запреты. Его легко обмануть. Достигаешь своей Цели и делаешь, что хочешь, если только терпеливо умеешь ждать своего часа. Ты, конечно, подчинен человеку, который есть божество, но тем не менее у тебя есть своя личная мораль, точная, невозмутимая, которая громко твердит, что все запрещенные поступки становятся вполне дозволенными одним тем, что они совершаются без ведома хозяина. Вот почему закроем внимательно глаз, который все видел. Сделаем вид, что спим и мечтаем о луне… Чу! Кто-то слегка постучал в синее окошко, выходящее в сад. Кто бы это был? Пустое! Ветка боярышника заглянула, что делается в свежевымытой кухне. Деревья любопытны и суетливы. Но с ними нечего считаться, с ними не о чем говорить, они невменяемы, они подчиняются ветру, который не знает никаких правил. Но что это? Слышу шаги… Скорей на ноги, навострив уши и поводя носом… Нет, это булочник подходит к решетке, между тем как почтальон открывает калитку в липовой изгороди. Это лица знакомые… Ничего… Они что-то приносят, с ними можно даже поздороваться. И хвостик осторожно виляет два-три раза с покровительственным выражением. Новая тревога. Это еще что такое? У крыльца остановилась карета. О, это дело будет посерьезнее… Сложная проблема. Прежде всего необходимо досыта налаяться на лошадей, этих больших гордых животных, всегда разряженных, всегда в поту, которые ничего не отвечают. Однако краем глаза оглядываешь людей, которые высаживаются из кареты. Они хорошо одеты. И кажется, уверены в себе. Они, вероятно, будут есть за столом богов. На них следует тявкнуть без злобы и даже с оттенком почтительности, чтобы показать, что ты знаешь свою обязанность, но исполняешь ее с пониманием дела. Тем не менее продолжаешь питать некоторое недоверие и за спиною гостей тайно и настойчиво с привычным видом обнюхиваешь воздух, чтобы разведать их скрытые намерения.
Но вот подле кухни раздаются ковыляющие шаги. На этот раз это нищий с сумкой Враг самый настоящий, несомненный, наследственный, прямой потомок того, кто бродил вокруг пещеры, полной костей, и чей образ сразу оживает в расовой памяти. Опьянев от негодования, с захлебывающимся лаем, с зубами, словно удвоенными в числе от ненависти и ярости, бросаешься, чтобы вцепиться непримиримому противнику в портки, когда вдруг кухарка, вооружившись метлой, этим священным и вероломным скипетром, устремляется в защиту предателя. Приходится вернуться в будку, где с бессильным пламенем в глазах бормочешь страшные и праздные проклятия, твердя про себя, что настал конец всему, что нет больше никаких законов и что род человеческий потерял познание правды и неправды…