Но, вернемся к началу. Части краба связаны различными паттернами двусторонней симметрии, серийной гомологии, и т. д. Назовем эти паттерны, свойственные каждому отдельному растущему крабу, связями первого порядка. Теперь сравним краба и омара, и мы снова обнаружим связь, задаваемую некоторым паттерном. Назовем ее связью второго порядка, или филогенетической гомологией.
Теперь посмотрим на человека и на лошадь. Здесь тоже можно увидеть симметрии и серийные гомологии. Сравнивая их, мы обнаружим, что они тоже подчинены межвидовому паттерну с некоторым различием (филогенетической гомологии). И, конечно, мы опять увидим, что размеры здесь не важны, а важны формы, паттерны и отношения. Иначе говоря, при анализе этого распределения формальных аналогий выясняется, что анатомия в целом описывается утверждениями, относящимися к трем уровням или логическим типам:
1. Если сравнить отдельные части любого представителя Креатуры с другими частями того же существа, то выявятся связи первого порядка.
2. Если сравнить краба с омаром, а человека с лошадью, то между соответствующими частями их тел выявятся подобные же соотношения (т. е. связи второго порядка).
3. Если сравнить сравнение краба с омаром со сравнением человека с лошадью, то выявятся связи третьего порядка.
Мы построили лестницу, ведущую нас к пониманию… чего? Ах, да, связующего паттерна.
Мой основной тезис можно теперь формулировать так: связующий паттерн — это метапаттерн. Это паттерн паттернов. Этот метапаттерн представляет собой широкое обобщение: то, что объединяет — это паттерны.
Я уже предупредил вас, что мы встретимся с пустотой, и это в самом деле так. Разум пуст; это ничто. Он существует только в своих идеях; а эти идеи — ничто. Правда, идеи заключены, содержатся в своих примерах. Но примеры — опять-таки, ничто. Клешня, в качестве примера, это не Ding an sich [Вещь в себе (нем.). — Прим. перев.]; это как раз не «вещь в себе». Напротив, это нечто такое, что сделал из этой вещи разум, а именно — относящийся к чему-то пример.
Вернемся в класс к моим молодым художникам.
Как вы помните, у меня было два бумажных пакета. В одном из них находился краб. В другом — большая красивая морская раковина. Я спросил их, на основании какого признака они могли бы утверждать, что эта спиральная раковина была частью живого существа?
Когда моей дочери Кэти было около семи лет, кто-то подарил ей камень «кошачий глаз», вставленный в колечко. Она носила его на пальце, и я спросил ее, что это такое. Она сказала, что это кошачий глаз.
Я сказал:
— Но что же это на самом деле?
— Ну, я знаю, что это не глаз кошки. Наверное, это какой-то камень.
Я сказал:
— Сними его и посмотри на него с обратной стороны.
Она посмотрела и воскликнула:
— Ой, да ведь на нем спираль! Наверное, он принадлежал кому-то живому.
И в самом деле, эти зеленоватые диски — не что иное, как створки раковин одного вида тропических морских улиток. В конце Второй мировой войны солдаты привезли много таких с берегов Тихого океана.
Кэти была права в своем основном допущении, что все спирали в мире, кроме водоворотов, галактик и воздушных вихрей, действительно создаются живыми существами. По этому вопросу имеется обширная литература, которая, может быть, заинтересует некоторых читателей (ключевые слова — ряд Фибоначчи и золотое сечение).
Вывод, который можно сделать из всего этого, состоит в том, что спираль — это фигура, сохраняющая в процессе роста свою форму (т. е. пропорции), при этом она растет в одном направлении, надстраиваясь на открытом конце. Как видите, неизменных спиралей не бывает.
Но в классе возникли трудности. Студенты пытались найти все те красивые формальные свойства, которые они с радостью замечали в крабе. Они думали, что мне нужны формальная симметрия, повторяемость частей, модулированное повторение, и тому подобные вещи. Но в этой спирали не было двусторонней симметрии, и она не состояла из отдельных сегментов.
Им нужно было заметить, (а) что симметрия и сегментация — это в некотором роде побочный продукт, следствие самого факта роста; (б) что процесс роста предъявляет к организму свои формальные требования; и (в) что спиральная форма удовлетворяет (в математическом, идеальном смысле) одному из этих требований.