Выбрать главу

Обнимаю тебя еще раз.

17 марта 1847 <года>

Письмо к М.П. Погодину

…Ты пишешь ко мне, что не худо бы литераторам представить адрес Императору[1] о излишних и стеснительных действиях цензуры[2]. Сначала я оставил эту мысль без большого внимания, как несбыточную. Потом, однако, когда я обдумал твой характер и что у тебя часто от первой мысли до дела бывает полшага, тогда я испугался и за тебя, и за дело. Подумай: при теперешних бестолковых переворотах на Западе время ли подавать нам адресы о литературе? Конечно, цензурные стеснения вредны для просвещения и даже для правительства, потому что ослабляют умы без всякой причины; но все эти отношения ничего не значат в сравнении с текущими важными вопросами, которых правильного решения нам надобно желать от правительства. Невелика еще беда, если наша литература будет убита на два или на три года. Она оживет опять. А между тем подавать просительные адресы в теперешнее время значило бы поставить правительство во враждебное или по крайней мере в недоверчивое отношение к литераторам, что гораздо хуже, потому что может повести к следствиям неправильным и вредным. Правительство теперь не должно бояться никого из благомыслящих. Оно должно быть уверено, что в теперешнюю минуту мы все готовы жертвовать всеми второстепенными интересами для того, чтобы только спасти Россию от смут и бесполезной войны. Мы должны желать только того, чтобы правительство не вмешало нас в войну по какой-нибудь прихоти или по дружбе к какому-нибудь шведскому или <нрзб.> королю; чтобы оно не пошло давить наших словен вместе с немцами[3]; чтобы оно не возмущало народ ложными слухами о свободе[4] и не вводило бы никаких новых законов, покуда утишатся и объяснятся дела на Западе, чтобы, например, оно не делало инвентарей[5] к помещичьим имениям, что волнует умы несбыточными предположениями; чтобы оно не позволяло фабрикам без всякой нужды заводиться внутри городов и особенно столиц, когда они с такою же выгодою могут стоять за несколько верст от заставы, и пр. и пр. Впрочем, всего в письме не перескажешь.

<Март — апрель 1848 года>

Письмо к В.А. Жуковскому[1]

Пишу к Вам между днем Нового года и днем Вашего рожденья. Каждый перелом времени да будет во благо Вам, так как вся жизнь Ваша была на добро другим и на славу русскому слову. Я прочел Вашу вторую часть «Одиссеи»[2] с высоким, изящным наслаждением. Оттого ли, что, приступая к ней, я уже свыкся с камертоном «Одиссеи», или оттого, что в самом деле так, но мне показался перевод второй части еще совершеннее первой, хотя она меньше богата содержанием. Теперь «Одиссея» Гомера навсегда воскресла для нас из пыли ученого кабинета и поместилась в число созвездий, под влиянием которых будет развиваться русский ум. Теперь хорошо бы было, если бы, отдохнувши от Вашего великого труда, Вы полюбили мысль: воскресить для нас «Илиаду» так же, как Вы воскресили «Одиссею»; чтобы они стояли вместе, помогая друг другу раскрыть перед нами всю тайну души Гомера и его времени и весь объем его вселенной. Перевод Гнедича[3], конечно, имеет большие достоинства: он, говорят, близок и для литературного языка особенно полезен был потому, что обогатил его большим запасом технических выражений и несколькими удачно употребленными словенскими словами. Но он пухл, тяжел и неестествен. Потому он читается только по долгу литературной службы, а не по внутренней потребности.

Правда, я знаю двух человек, которые восхищались им от всей полноты сердца: это покойный Языков[4] и мой сын, когда ему было 8 и 9 лет. Но Языков мог восхищаться им потому, что для него каждое новое выражение было драгоценностью, а мой сын потому, что читал его, когда за содержанием языка не замечают.

Если же Вы не решитесь на этот огромный труд, то переведите нам «Прометея» Эсхилова[5] — эту искру истины в темноте многобожия, предчувствие лжеверия о готовой ему погибели, сознание бессилия князя тьмы над добывшим огонь истины человеком, угнетенным, но торжествующим надеждою на грядущее избавление.

вернуться

1

Император Николай I (1796–1855) вступил на престол после кончины своего брата Императора Александра I. Его воцарению сопутствовало восстание декабристов; в связи с этим событием правление Николая I имело оградительный характер, он стремился опираться не на дворянство, которое вызывало опасение своими симпатиями декабристам, а на чиновничество.

вернуться

2

Опасаясь, как бы революционные и национальные волнения, охватившие Европу не перекинулись в Россию, Император Николай I усилил цензурные ограничения. Они коснулись всех литераторов и издд., в т. ч. славянофилов и сотрудников и авторов журнала «Москвитянин». Позицию Государя проясняет его замечание на допросном листе И.С. Аксакова: «Под видом участия к мнимому утеснению словенских племен в других государствах тмится преступная мысль соединения с сими племенами… а достижения сего ожидали не от Божьего Определения, а от возмутительных покушений на гибель самой России. <…> Один Бог может определить, чему быть в дальнем будущем, но, ежели стечение обстоятельств и привело бы к сему единству, оно будет на гибель России» (цит. по: Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 9. С. 279).

вернуться

3

Император Николай I почитал своим долгом выполнение решений Венского конгресса 1814–1815 годов и реализацию целей Священного союза, те. для России были незыблемы границы европейских государств, установленные после наполеоновских войн, и была неоспоримо обязательной помощь, в тч. и военная, оказываемая союзным правительствам, в поддержании законного государственного порядка и в противодействии революционным движениям.

вернуться

4

В кон. 1847 г. Император Николай I на встрече с депутацией дворянства Смоленской губернии высказался за отмену крепостного права. Началось общественное обсуждение этого вопроса.

вернуться

5

Инвентари — одним из способов упорядочения отношений между помещиками и крестьянами были так называемые инвентари, введенные в 1840-е гг. в юго-западных губерниях. Суть инвентарей заключалась в том, что после описи владений помещиков строго регламентировались размеры и формы крестьянских повинностей. Таким образом, с одной стороны, ограничивалась свобода хозяйственной деятельности помещика, с другой — сохранялась крепостная зависимость крестьян.

вернуться

1

Василий Андреевич Жуковский (1783–1852) — поэт переводчик, родоначальник рус. романтической поэзии. И.В.Киреевский приходился поэту внучатым племянником. В доме его бабушки В.А. Юшковой прошли отроческие годы В.А.Жуковского, на всю жизнь сохранившего теплые дружеские отношения с семейством Киреевских-Елагиных. На литературном поприще В.А. Жуковский выступил с переводами нем. и англ. поэзии. Стихотворение «Певец во стане русских воинов» принесло ему литературную и общественную известность. В 1815 г В.А.Жуковский был приглашен ко двору в качестве чтеца вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, а в 1817 г. начал преподавать рус. язык будущей Императрице Александре Федоровне, с 1826-го по 1841 г. он руководил учебными занятиями будущего Императора Александра II. По необыкновенной доброте души В.А.Жуковский, используя и свое положение при дворе, постоянно помогал многочисленным друзьям. В 1841 г. В.А.Жуковский обвенчался с Елизаветой Рейтерн, дочерью нем. художника Г.-В. Рейтерна, и с тех пор жил в Германии.

вернуться

2

Плавным литературным трудом В.А. Жуковского в 1842–1849 гг был перевод древнегреч. эпоса — «Одиссеи» Гомера. О задачах, которые ставил перед собой В.А.Жуковский, работая над переводом, он писал со свойственной ему благодушной иронией: «Очень рад, что мой добрый гений… подвел меня к старику Гомеру который меня, безыменного для него, гиперборейского старика, принял весьма благосклонно и с старческим детским добродушием, передавая мне «Одиссею», сказал: "Пересели ее на твой север, и пускай она, которую так жадно слушали в мое время и старики, и юноши, и дети под светлым небом Эллады, таким же чистым, сердцу отзывным голосом будет говорить старикам, и юношам, и детям твоего туманного севера"» (Жуковский В.А. Отрывки из письма//Москвитянин. 1845. № 1, отд. «Проза». С. 38).

вернуться

3

Николай Иванович Гнедич (1784–1833) — поэт и переводчик, в 1807–1828 гг. трудился над перв. переводом на рус. язык древнегреч. эпоса — «Илиады» Гомера.

вернуться

4

Николай Михайлович Языков (1803–1846/1847) — поэт, близкий к кругу славянофилов, был связан родственными узами с Хомяковыми (А С. Хомяков был женат на Екатерине Михайловне Языковой — сестре Языкова). И.В. Киреевский сблизился с Языковым в нач. 1830-х годов. К этому времени относятся и их совместное сочинение, шуточная пьеса «Вавилонская принцесса» (1831), и статья И.В. Киреевского «О стихотворениях г. Языкова» (1834).

вернуться

5

«Прикованный Прометей»— трагедия отца античной драматургии Эсхила (ок. 525–456 до Р.Х.); впервые полностью была переведена на рус. язык И.А. Коссовичем (1873).