Все замерли. Но первый директор дипломатично отклонил мое предложение обрезать конец фильма, и, таким образом, все наши дебаты завершились вполне благополучно. Однако на лицах коллег я читал открытую ненависть. Чтобы задобрить создателей фильма, я сказал, что вещь реалистичная и что герой, возможно, вызовет симпатии, хотя бы потому, что отрицательный герой часто бывает симпатичнее, чем положительный. Отсюда возникает вопрос, ответ на который потребовал бы специального социологического исследования: как отрицательные свойства героя влияют на зрителя.
Когда мы расходились, я заметил, что все как-то чураются меня, подчеркивая тем самым дистанцию между нами. Рихтар исчез, чтобы не ехать со мной в одной машине, развозившей нас по домам.
Шофер нервничал: в машине сидели только я да Ида — два места были пусты. Так и не дождавшись никого больше, он спустился от «Колибы»[37] в город.
Я был уверен, что Ида приняла б мою сторону, знай она, о чем идет речь. (Какой резон ей со мной ссориться, ведь нам придется работать вместе еще лет двадцать!) Я готов был разъяснить ей, что́ я преследовал своим предложением, но она глазами указала на шофера, дав мне понять, что мы поговорим где-нибудь в другом месте. Я было подумал — ну что ж, мы посидим с ней в кафе, и я поделюсь своими соображениями, но неожиданно она сказала:
— Я здесь выйду, в магазин надо.
Шофер остановился у тротуара — Ида выскочила, махнув рукой на прощание.
Дома у меня разболелась голова. Проглотив полтаблетки динила и одну ацильперина, лег в постель. Мне стало страшно. Подробно восстановил в памяти все события минувшего дня, чтобы понять, оскорбил ли я каким-либо образом своих сослуживцев. Почему они были так недружелюбны? Я обидел их своей критикой?
Вспомнил о разговоре с одним режиссером: он спросил меня, когда я стану завом. Я ответил, что мое назначение все время откладывается. Пошутил, разумеется. Но подобный же вопрос услышал я и от другого человека. Возможно, это какая-то тайная тактика, направленная на то, чтобы рассорить литсотрудников. Один отмахнется от такого вопроса, другой начнет углубляться в него — и так прощупывается мнение нашего брата о нынешнем руководстве. Подобные вопросы задавались и Иде. Однажды, после того как заведующая отчитала ее, она со слезами на глазах мне сказала, что завша потому шипит на нее, что видит в ней свою соперницу. Эти взаимозависимости напугали меня.
Вспомнил я и другое: как-то раз критиковал я высокий уровень гонораров за сценарии. Те, что слушали меня, были несколько удивлены — я ведь тоже сценарист. И только позже, должно быть, до них дошло, что я имел в виду Рихтара и других сценаристов, которые пекут свои творения как блины. Так или эдак, но теперь и я попал в эту компанию.
Впрочем, не надо бояться, что на студии вы кого-то сделаете своим недругом. Через некоторое время к вам присоединится имярек — он тоже считает себя его врагом. Такое сообщество создается медленно и осторожно, тот, кто вас выбирает в друзья на основе вашего расхождения с кем-то третьим, использует самые рафинированные методы, отточенные художественной фантазией, амбициозностью и долголетним опытом. И потому даже я не испытывал страха, что окажусь в одиночестве, — я просто боялся, что дал повод причислить меня к какой-то клике.
Сперва я решил избежать этой опасности самым простым способом — ни с кем не общаться. Но чуть позже я понял, что это неправильно. Самое лучшее — всегда говорить правду, в крайнем случае это принесет мне титул идиота, который все-таки можно вынести.
Скажу откровенно: у меня, пожалуй, и не было бы этих опасений, не будь я в такой мере зависим от сослуживцев. Они же будут высказываться о «Дон Жуане из Жабокрек». Но теперь я уже вряд ли дождусь от них хороших, толковых советов, пусть даже горьких, — боюсь жестокого и беспощадного осуждения. Мне нужны деньги, а их я могу заработать исключительно сценариями. У меня даже мелькнула мысль, что сегодняшнее собрание, на котором директор поддержал меня, припугнуло моих коллег и они примут «Дон Жуана». Как я ни старался отогнать от себя эту постыдную мысль, она то и дело лезла мне в голову, обретала новые формы, и я снова вернулся к своему первоначальному решению не общаться ни с кем. Возможно, это и устрашит моих рецензентов, размышлял я, как торгаш, стремящийся сбыть свой товар. Я бы мог найти себе оправдание, будь я хотя бы уверен в добротности текста, но, не зная точно, хорош он или плох, я уже думал о его продаже. Отвратительно! Следовало бы учредить какой-нибудь независимый орган, чтобы он оценивал сценарии вне зависимости от их реализации. Конечно, с течением времени все равно реализовались бы лишь те сценарии, что получили бы высшие оценки. Но, с другой стороны, если бы стало известно, что от этого органа зависит судьба сценария, он очень скоро попал бы в орбиту влияния какой-нибудь клики. Дальше этого словацкая коллективность не пошла бы: она бы ограничивалась небольшими группками, которые весьма эффективны при продаже розничного товара. Между тем кинематограф со своей высокой обобществленностью труда не может функционировать на основе схем, пригодных для мелкого товарного производства. Я, конечно, не хочу хулить кино, но мне представляется невероятным, чтобы в нем восторжествовали отношения, которые нам хотелось бы считать социалистическими.