— Если вы не можете заговорить об этом первой, позвольте мне догадаться, — предложил он. — Вы недовольны моим решением предложить Эдварду приход? Может быть, мне следовало сперва спросить вашего мнения? Но мне казалось, что Эдвард Феррарс — добрый друг вашей семьи.
— Верно, Эдвард — наш дорогой друг, и ему самому я желаю только всяческих благ. Но дело в том… — Тут она остановилась на полуслове, сообразив, что вот-вот выдаст тайну Элинор. — Простите меня, полковник. Не хочу, чтобы вы поняли меня превратно. Вовсе не то огорчает меня, что вы предложили кому-то приход — и, конечно, не то, что предложили его Эдварду. Это прекрасное, щедрое предложение — было бы, если бы не… если бы не та, кого он привезет сюда, назвав своей женой!
— А что не так с мисс Люси Стил? Вы с ней в ссоре?
Марианна снова вздохнула — на этот раз во вздохе ее было меньше раздражения и больше печали.
— Только одно: женившись на ней, Эдвард обречет себя на унылое существование в браке без любви. Я знаю, что он должен исполнить свой долг; но еще вернее знаю, что он ее не любит! Верно, он человек добрый и мягкосердечный, и, несомненно, будет изо всех сил делать вид, что доволен скромным жалованием и глупой жеманницей-женой. Но любить такое высшее существо — и быть принужденным ради исполнения долга связать себя с Люси Стил?! Ради всего святого! Какое нежное, искреннее сердце способно выдержать такое лицемерие, такое отсутствие истинного чувства? Как же все это несправедливо! Бедная Эли… — Но тут, почувствовав, что вот-вот скажет лишнее, Марианна умолкла на полуслове и в изнеможении опустилась на постель.
Несколько мгновений полковник Брэндон молчал. Марианна сидела к нему спиной; он не мог прочесть ее мыслей по лицу. Наконец он заговорил — и голос его, полный подавленной, но глубокой скорби, глухо разнесся по комнате:
— Вы говорите сейчас и о своих чувствах? Вы обрекли себя на уныние и горечь, выйдя замуж из одного лишь долга — без любви?
— Что вы! — живо вскричала Марианна, оборачиваясь к нему. — Я вовсе не хотела…
Полковник ответил ей невеселой усмешкой.
— Что ж, не хочу усугублять ваше расстройство. Быть может, вам станет легче, если отныне мы будем ночевать в разных спальнях. Думаю, о том, чтобы не навлечь на вас подозрения, мы можем больше не беспокоиться.
Он повернулся и хотел уйти; но Марианна, с удивительным в ее положении проворством вскочив и бросившись за ним, поймала его за рукав халата.
— Полковник, прошу вас!.. Я говорила не о себе — только о несчастной судьбе Эдварда! Уверяю вас, в моей жизни здесь нет ни уныния, ни горести: я всем довольна! Вы — сама доброта и забота, и… и… не думайте, что я не замечаю… что небезразлична вам, — закончила она, запнувшись и густо покраснев. — Пожалуйста, не принимайте мои слова на свой счет! Я всего лишь сочувствую другу, ибо точно знаю, что он любит другую.
— Вы сами говорили, — отвечал полковник, как видно, не убежденный ее словами, — что превыше всего цените истинные чувства, что брак без искренней и горячей любви представляется вам пародией на брак. Знаю, вы считаете меня стариком, думаете, что я не гожусь в мужья — и, по совести, не могу с вами спорить: кому, как не вам, лучше знать собственное сердце?
— Быть может, я не так уж хорошо изучила собственное сердце, — возразила Марианна, крепко держа его за рукав, словно опасаясь, что он уйдет. — В последнее время я только и делала, что ошибалась — страшно ошибалась во всем; и не в последнюю очередь — в том, что думала и говорила о вас. Я сознаю… сознаю, сколько вы для меня сделали, и понимаю, что веду себя как бессовестная эгоистка, но все же прошу вас, полковник, еще об одной милости. Не оставляйте надежду! Сердце мое разбито и измучено, я все еще пытаюсь примирить нынешние свои чувства с тем, каковы они были до нашей свадьбы — но я уже не та ветреная глупышка, что была прежде!
Рука ее скользнула по рукаву халата вниз и, нащупав ладонь полковника, нежно ее сжала.
— Я вовсе не думаю, что вы старик или не годитесь в мужья! — с улыбкой заверила она. А затем, как бы желая подтвердить свои слова, приподнялась на цыпочки и запечатлела на его щеке нежный поцелуй. — Теперь вы простите меня, полковник, и ляжете со мной в постель? Клянусь, ваше присутствие нисколько меня не расстраивает!
Видя, что он больше не порывается уйти, Марианна почла дело решенным и хотела вернуться в постель; однако полковник не мог отпустить ее без подобающего ответа — и поднес ее руку к губам.
Наконец муж и жена улеглись. Оба еще переживали объяснение, только что происшедшее между ними, и остро сознавали, что лежат в одной постели. Марианна, скидывая халат, чувствовала, что щеки ее горят огнем. Много ночей перед этим она спала рядом с полковником, не имея на себе ничего, кроме ночной сорочки — но сегодня все было по-другому; и, как ни убеждала она себя, что делить постель с мужем — самое обычное дело для жены, сердце ее трепетало, а лицо пылало ярким румянцем.
Молчание, казалось, длилось целую вечность; и наконец Марианна решилась его прервать.
— Так вы настаиваете на своем предложении Эдварду? — отрывисто спросила она, и с этими словами повернулась на бок, чтобы взглянуть полковнику в лицо.
— Если желаете, откажусь, — отвечал он, явно смущенный ее близостью и просительным выражением лица. — Хоть мне и думается, что женщина, которую любит Эдвард, не будет рада, если он пострадает из-за нее.
Марианна задумчиво кивнула. При этом движении коса ее упала на плечо, едва прикрытое полупрозрачной тканью сорочки. Полковник смотрел на нее, как завороженный, напрягая все силы души, чтобы думать лишь о словах своей жены — а не о том, как хочется ему прикоснуться к этой пушистой косе, к этому белоснежному плечу.
— Наверное, вы правы, — сонно ответила она, подавляя зевок. — Я просто хотела хоть чем-нибудь смягчить горе бедняжки Элинор!
Так Марианна проговорилась, не заметив этого; а полковник, разумеется, заметил, но не подал виду.
— Она так его любит! — пробормотала Марианна, вновь поворачиваясь на спину и закрывая глаза. — И так страдает! Но никогда этого не покажет — Элинор все держит в себе!
— Думаю, чувства вашей сестры мне отчасти понятны, — тихо, но со значением отвечал полковник.
Однако слова его пропали втуне: Марианна уже крепко спала.
На следующее утро, проснувшись, Марианна вновь не обнаружила мужа рядом с собой. В этом не было ничего необычного — ничего такого, из-за чего стоило бы встревожиться; и все же что-то изменилось между супругами, и теперь Марианна ясно ощутила, что ей чего-то недостает, как будто в отсутствие полковника спальня опустела. Смутное беспокойство ее стало сильнее, когда на туалетном столике она обнаружила письмо — письмо, написанное аккуратным почерком полковника и адресованное ей.
Дорогая моя Марианна!
Прошу простить меня за то, что принял еще одно решение, не посоветовавшись с вами. Но я не мог допустить, чтобы гнусное преступление, совершенное над вами, осталось безнаказанным, и послал мистеру Уиллоуби вызов. Он принял мои условия: через несколько часов мы с ним встречаемся в поединке.
Откровенно говоря, ничего я так не желал бы, как разделаться с ним раз навсегда и избавить мир от этого негодяя. Я сделал бы это с чистой совестью, ибо ни для кого не секрет, что свою молодую жену он ненавидит и презирает, как и она его. Покончив с Уиллоуби, я не оставил бы ее без состояния или дохода, не лишил бы защитника — скорее, освободил бы из той ловушки брака без любви, о которой вы вчера говорили с таким чувством. Единственное, что могло бы остановить меня — мысль о том, что гибель Уиллоуби причинит вам сердечную боль; однако прошлым вечером вы заверили меня, что положение Эдварда не имеет ничего общего с вашим, так что я льщу себя надеждой, что смерть этого мерзавца не слишком бы вас расстроила.
И все же я предложил ему дуэль не до смерти, а до первой крови — не ради него, но лишь с мыслью о том, что станется с вами и вашей сестрой, если я буду убит. Верно, и на дуэли до первой крови можно погибнуть, если рана окажется серьезной, но вероятность этого куда меньше — а я не хочу оставлять вас в этом мире без защитника. Поэтому, и еще потому, что знаю за собой превосходство в искусстве фехтования, я не со страхом, а с нетерпением жду возможности скрестить с Уиллоуби клинки.