Марианна замерла, прижав руки к груди; щеки ее заалели.
— Полковник?! Простите, я не ожидала… Вы должны меня извинить, я… мне нехорошо! — Пробормотав это, она бросилась к себе в спальню.
Элинор приветствовала полковника с куда большим самообладанием и учтивостью.
— Прошу вас, полковник Брэндон, простите Марианну. Она сегодня неважно себя чувствует.
Полковник стоял перед ней, нахмурясь; казалось, его одолевает душевная боль едва ли меньшая, чем та, что снедает Марианну — хоть у него она проявлялась совсем по-иному.
— Кажется, вашей сестре часто нездоровится, — заметил он.
— Признаюсь, ее меланхолия в последнее время меня тревожит. Не сомневаюсь, что сестра со мной вполне откровенна, однако ума не приложу, чем ей помочь.
За сим последовали обычные изъявления учтивости: вопросы о здоровье младшей мисс Дэшвуд и их матери, замечания о погоде, еще несколько ничего не значащих реплик из тех, что обычно предваряют разговор по существу. Элинор видела, что полковник пришел не без цели, что он хочет, но не решается о чем-то спросить — однако не знала, как ему помочь, и потому ждала, попивая чай.
Наконец, сделав глубокий вдох — так, словно собирался с силами и призывал себя к мужеству — он спросил:
— Когда я смогу поздравить вас с обретением нового брата?
— Не уверена, что поняла вас, полковник.
— Весь город говорит о помолвке вашей сестры с мистером Джоном Уиллоуби.
Элинор не смогла сдержать своих чувств; на лице ее отразилась неподдельная тревога.
— Странно слышать такое: ведь сама Марианна даже нам, своим родным, подобных признаний не делала. Если они и помолвлены, об этом никак не могут знать все.
— Вы хотите сказать, что… — Тут он резко оборвал себя и продолжал уже спокойнее: — Извините меня, мисс Дэшвуд. Вы, должно быть, сочтете, что я вмешиваюсь не в свое дело, но буду откровенен: я пришел сюда с единственной целью — узнать, твердо ли все решено между вашей сестрой и мистером Уиллоуби. Прошу вас, скажите, что им осталось лишь дойти до алтаря, ибо только тогда я запрещу себе надеяться!
Сдержанное волнение, звучащее в словах полковника, нашло в сердце Элинор живой отклик, ибо обличало глубину его чувств к Марианне. Но Элинор не знала, что ему ответить. В том, что еще совсем недавно Уиллоуби и Марианну связывала глубокая взаимная привязанность, она не сомневалась. Верно, о помолвке между ними Элинор не слышала, а нынешняя холодность Уиллоуби, его молчание в ответ на письма Марианны казались необъяснимыми для страстно влюбленного — но в том, что Марианна тоскует по нему и страдает в разлуке, сомнений не было; и Элинор не хотела мучить полковника, поддерживая в нем ложные надежды.
— Обручены ли они, я с уверенностью сказать не могу; но не сомневаюсь, что Марианна любит Уиллоуби и, если он предложит ей руку, без колебаний примет его предложение. Думаю… хотя о помолвке они еще не объявляли, но Марианна относится к нему, как невеста к жениху.
Полковник выслушал ее молча, с напряженным вниманием, и когда она умолкла, поднялся со своего места.
— Сестре вашей, — проговорил он с глубоким чувством, — я желаю такого счастья, какого только можно пожелать, а Уиллоуби — постараться стать ее достойным. — С этими словами он откланялся и ушел.
С тяжелым сердцем Элинор поднялась наверх. Из слов и поведения полковника явствовало, что он все еще любит Марианну, любит глубоко и страстно. Нельзя сказать, что Элинор желала ему удачи; однако сейчас, невольно сравнивая его с Уиллоуби, она спрашивала себя, чем кончатся для Марианны нынешние треволнения. Что, если любовные горести нанесут непоправимый урон ее здоровью, телесному или душевному?
— Чего хотел полковник? — с тяжелым вздохом спросила Марианна.
— Только поздравить тебя по случаю обручения с Уиллоуби.
— Неправда! — воскликнула Марианна, удивив Элинор энергией и горячностью этого возгласа. Щеки ее запылали. — Ты шутишь, Элинор, но это вовсе не смешно! Розыгрыши тебе не удаются — оставь их для Маргарет!
— Я вовсе не шучу. Как видно, слухи о том внимании, что оказывал тебе Уиллоуби в Девоншире, поспели в Лондон раньше него самого. По словам полковника, здесь только об этом и говорят.
При этих словах краска гнева на щеках Марианны сменилась бледностью отчаяния.
— О, Элинор, — простонала она, — что же мне делать? Боже мой, Боже! Что мне делать?
Элинор подошла ближе и опустилась на колени перед ее креслом.
— Милая моя, объясни наконец, что тебя гнетет! Как я тебе помогу, если ты ничего не рассказываешь? Почему Уиллоуби тебе не пишет? Почему на званом ужине любезничал с другой женщиной, а с тобой едва обменялся парой слов? Вы поссорились? Что мне прикажешь думать обо всех этих вздохах, и слезах, и письмах, на которые нет ответа? Ты почти ничего не ешь, бродишь по комнатам, как тень. Где та веселая, полная жизни Марианна, на которую я порой сердилась, но не могла ее не обожать? Что случилось, дорогая моя? — Приложив прохладную ладонь к пылающей щеке сестры, Элинор умоляла: — Прошу тебя, расскажи мне все! Никогда еще я не видела тебя в таком унынии, и не могу выразить, как это меня тревожит!
Марианна долго молчала, глядя мимо нее, куда-то в дальний угол спальни, невидящими глазами, словно перед ней разворачивалась трагическая сцена, для прочих незримая. Наконец она ответила — и усталая покорность в ее голосе поразила Элинор так тяжело и болезненно, как не поразили бы никакие вспышки гнева или горя:
— Я беременна.
— Марианна!.. — Мысленно Элинор возблагодарила Бога за то, что уже стоит на коленях — иначе ноги подкосились бы под ней, и она рухнула бы наземь.
— Теперь я знаю точно, — едва слышно прошептала Марианна, не отрывая взгляда от дальнего угла. –Ранним утром, пока ты спала, я потихоньку выскользнула из дома, чтобы во всем убедиться. Мне рассказали об одной старухе… она… О, Элинор! — простонала она, наконец обращая взор на сестру. — Что со мной будет?!
— Это… ребенок Уиллоуби? — осторожно уточнила Элинор.
Вопрос прозвучал страшно даже для ее собственных ушей; но после того, как жестоко обманулась на счет состояния сестры, Элинор не собиралась более ни в чем довольствоваться предположениями.
Марианна потерянно кивнула.
— Ждать от него ответа больше нельзя, — твердо сказала Элинор. — Поезжай к нему сама и скажи, что вы должны объявить о помолвке немедленно — и пожениться как можно скорее.
— Мы не помолвлены, — возразила Марианна. — По крайней мере, в этом он передо мною чист. Он не нарушил клятвы, ибо ее не давал.
— Не давал клятвы? Марианна, но он изо дня в день, каждым словом, жестом, взглядом клялся тебе в любви! Быть может, он не произносил нужных слов — но вел себя так, как вправе себя вести лишь влюбленные. А теперь ты носишь его ребенка! Если он не собирался на тебе жениться, значит, самым жестоким образом тебя использовал!
— Так и было, Элинор! Так и было! Но я… я так его любила! — С этими словами она разрыдалась так горько и безутешно, что и на глазах у Элинор выступили слезы сострадания. — Он любил меня, и я отвечала ему любовью!
— Но вы не обручились, — повторила Элинор, желая выяснить это раз и навсегда.
Марианна молча замотала головой, содрогаясь от рыданий.
— Что же теперь? Пойдешь к нему и попросишь принять на себя ответственность?
— Нет, Элинор. Я не смогу. Просто не смогу. Теперь, когда знаю, каков он на самом деле… пожалуйста, не проси объяснений — но никогда, никогда, даже в таком отчаянном положении, как сейчас, я не свяжу себя с подобным человеком!.. Боже, как все это вынести? — вскричала она и снова разразилась рыданиями.
Горе скоро истощило Марианну; она рухнула на кровать и там продолжала оплакивать свою жалкую участь.
Элинор не знала, что сказать. Чем утешить бедную сестру — и какое утешение найти в ее положении? Идти к Уиллоуби Марианна отказывается наотрез — и, должно быть, для этого есть причины. Элинор хотела бы понять, что произошло между влюбленными, но ясно видела, что сейчас Марианна нуждается в ее присутствии и поддержке, а не в настойчивых расспросах.