Эдвард начал расспрашивать миссионеров об их работе за границей. Мистер Мэтьюз увлеченно рассказывал о духовных прозрениях индийских туземцев; друг его, далеко не столь восторженный, замечал, что возвышенность мышления и утонченность религиозного чувства в Индии, странным образом, сочетается с самыми варварскими обычаями и со страшной бытовой нечистотой. Быть может, добавлял он, невежество в Писании как-то связано с невежеством в вопросах гигиены. Не случайно ведь Господь ниспослал израильтянам не только заповеди, но и гигиенические правила, тысячелетиями сохранявшие еврейский народ от бушевавших вокруг эпидемий.
Желая вернуть разговор в более общее русло, мистер Мэтьюз подытожил:
— Работа наша в Индии едва начата, однако нам уже случалось видеть там страшные вещи. Быть может, недостаток знаний в одной области естественным образом ведет к путанице и невежеству и во всех прочих.
— Об этом я и говорю! — густым басом вставил доктор Маккей, не желавший уступать главенство в беседе.
— Однако, думаю, о варварских обычаях и о нечистоте быта у языческих племен эти джентльмены наслушались уже достаточно, — возразил Мэтьюз.
— Откровенно говоря, — проворчал доктор, — когда доходит дело до родов, наши английские доктора дают фору любым язычникам! — Слово «английские» он выговорил с глубоким презрением в голосе и с явственным шотландским акцентом.
— Маккей — своего рода новатор, — пояснил Мэтьюз Эдварду и полковнику. — У него своеобразные идеи о повивальном искусстве, которые многим кажутся безумными.
Эти слова возбудили интерес полковника, и он обратился в слух, надеясь узнать нечто новое о таинственном, но чрезвычайно его занимающем предмете.
— Безумие — это то, как у нас обращаются с беременными! — прорычал своим густым басом доктор. –На недели, даже на месяцы запирают женщин в тесных душных комнатах, без солнечного света, без притока свежего воздуха. Это же все равно, что бросить беременную в тюрьму и ждать благополучного исхода!
То же самое, почти слово в слово, говорила полковнику Марианна. Теперь он начал понимать, откуда почерпнула она эти мысли.
— А обычай отдавать младенца кормилице! — продолжал доктор. — Вдумайтесь: едва рожденного ребенка, на самой уязвимой стадии развития, мы отделяем от матери и отдаем чужому человеку — и почему? Якобы благородным дамам неприлично кормить грудью! Что за чушь! Сами знаете, как мы называем овец, которые отказываются кормить ягнят — так почему же человеческих матерей поощряем делать то же?
— М-да, Джон, в излишнем беспокойстве о приличиях тебя не обвинишь, — громко прочистив горло, заметил мистер Мэтьюз.
— Но ты же со мной согласен! — вскричал тот.
— Согласен, ибо видел подтверждения своими глазами. В самом деле, смертность среди детей богатых матерей, строго исполняющих все предписанные им правила, значительно выше, чем в семьях, живущих скромнее. Матери из небогатых семей, у которых нет возможности на несколько месяцев запираться дома или нанимать кормилицу, однако есть достаточное питание и возможность не изнурять себя непосильной работой, рожают легче — и дети у них получаются более сильные и здоровые. Дело тут не в сидячем или беспорядочном образе жизни, не в равнодушии родителей к детям, а лишь в том, что богачи лечатся у наших докторов — и следуют вредным и прямо опасным предписаниям современной медицины.
— Хм… — протянул Эдвард. — Я и сам не раз замечал, что у бедняков детей больше, и размышлял над этим, но приписывал это скорее воле Провидения, или тому, что трудящийся человек стремится иметь больше помощников в старости, или…
— Или просто тому, что этим невеждам невдомек, откуда берутся дети! — вставил доктор Маккей.
— Джон, ты просто образец деликатности! — упрекнул его Мэтьюз.
— А что такого? — возразил доктор, скрестив руки на груди. — Дам здесь нет, краснеть и падать в обморок некому. И за весь вечер я не сказал ни одного дурного слова!
— Нет, но ведь от твоего внимания не ускользнуло, что жена доброго полковника, чьим гостеприимством мы пользуемся, в положении? Ты не боишься каким-нибудь грубым или неловким словцом оскорбить нашего хозяина?
Но доктор Маккей, очевидно, совсем этого не боялся. Напротив, он повернулся к полковнику и поинтересовался как ни в чем не бывало:
— Вы ведь не собираетесь запирать жену в комнатах и укладывать в постель? За ужином она мне показалась вполне здоровой. Если вам дорога жена, послушайте моего совета: не занимайтесь ерундой и предоставьте ей свободу вплоть до родов! У меня есть напечатанная брошюра, там я излагаю все доводы в пользу своего метода и подтверждения его действенности. Точнее, при себе нет, но могу для вас разыскать ее и прислать из Лондона.
— Моя жена мне очень дорога, — сурово отвечал полковник; развязный тон молодого доктора несколько его покоробил. — И, признаюсь, у нас с ней идут споры о том, следует ли ей ждать родов в постели. Но объясните мне, — продолжал он серьезно, — если все нынешние советы наших семейных докторов неверны и даже вредны, почему же врачи продолжают их давать, а все общество — им следовать? Если, как вы говорите, все эти практики приводят к смертям и матерей, и детей, почему же мы до сих пор от них не отказались?
Доктор Маккей, просияв, выпрямился и значительно поднял палец вверх, словно только этого вопроса и ждал.
— Все потому, — проговорил он торжественно, — что англичане слишком консервативны! Упрямо держатся за старое. Какой-нибудь обычай существует сотни лет — значит, пусть существует и дальше, как бы он ни был отвратителен или опасен. Плевать, что это давно устарело, плевать, что люди от этого мрут — англичане будут продолжать, потому что и деды их так поступали, и прадеды, и так делалось испокон веков, а что предками заведено, то не нам менять!
— Это свойственно не только англичанам, — охладил пыл своего разгоряченного коллеги мистер Мэтьюз. — Вспомни, как держатся за свои обычаи индусы!
— Тем огорчительнее думать, как недалеко мы, цивилизованная нация, от них ушли! О роженицах и младенцах мы заботимся ненамного лучше индийских туземцев. И ведь они держатся за свои обычаи лишь потому, что не знают ничего лучше — а стоит показать им лучшие методы и объяснить их пользу, охотно их перенимают! А найдется ли в нашей благословенной стране хоть один англичанин, готовый действовать так же?
Явная ирония, с которой шотландец произнес слова «наша благословенная страна», не пришлась полковнику по душе; он угрожающе нахмурился — однако получил в ответ лишь широкую и чистосердечную улыбку.
Мистер Мэтьюз, вечный миротворец, ощутив возникшее между доктором и хозяином напряжение, постарался вернуть беседу в безопасное русло.
— Полковник Брэндон, вы, должно быть, поражены этими новыми идеями?
— Ничуть, — отвечал полковник. — Просто теперь понимаю, почему моя жена так настаивала на том, чтобы все время своего визита к Феррарсам вы провели в нашем доме.
— Для нас это приятный сюрприз, — с любезной улыбкой ответил мистер Мэтьюз. — Мы с доктором люди не слишком светские, от английской жизни отвыкли и обычно плохо ладим со знатными дамами. Приятно встретить хоть одну добрую леди, которой мы пришлись по душе. Хотя, осмелюсь сказать, нам повезло, что миссис Брэндон, приглашая нас погостить, еще не была знакома с моим товарищем… и другом, — добавил он поспешно, поймав вопросительный взгляд доктора Маккея.
— Неужто вам плохо в Англии? — поинтересовался Эдвард. — Мне кажется, всегда радостно оказаться на знакомой почве, среди людей, говорящих с вами на одном языке.
— О нет, не так уж плохо, — дипломатично ответил мистер Мэтьюз. — У каждой страны есть и свои достоинства, и недостатки. И там, и здесь велика нужда и во врачах, и в служителях Божьих. Ни одна страна не совершенна.
— Однако, полагаю, Англия ближе всего к совершенству, — сухо улыбнувшись, заметил полковник, и тем покончил спор.
Доктору Маккею хватило ума не возражать. Искушение явно было велико — однако доктор пробормотал что-то о том, что ради памяти своей матушки-англичанки промолчит, и, поднеся к губам свой стакан, опустошил его одним глотком.