— Кстати о матерях-англичанках, — заметил Эдвард. — Не пора ли нам вернуться к дамам? А в ближайшее воскресенье, — обратился он к мистеру Мэтьюзу, — приглашаю вас выступить у нас в церкви. Уверен, мои прихожане с интересом выслушают рассказ о ваших миссионерских трудах и вознесут молитвы за их успех.
Мистер Мэтьюз принялся многословно его благодарить; тем временем мужчины вернулись в гостиную, где две сестры ожидали возвращения мужей и гостей.
Полковник с беспокойством ожидал, что доктор Маккей продолжит рассуждения о правильной организации родов и о неверных рекомендациях доктора Барнса, и уже готовился его остановить; однако в присутствии дам доктор оказался полной противоположностью самому себе в мужской компании. Теперь он был воплощением вежливости и приличий: не повышал голос и не говорил ничего такого, что могло бы смутить или оскорбить нежные чувства дам. И глубокий звучный бас, и шотландский акцент, и горячие карие глаза, и густые черные бакенбарды — все это, вкупе с умеренностью и любезностью, на которые доктор оказался вполне способен, делали его необычным, но интересным и поистине очаровательным гостем.
Если полковник опасался, что тему родовспоможения поднимет сама Марианна, то и эти страхи оказались напрасны. Роль хозяйки, принимающей гостей, Марианна тактично уступила сестре, сама говорила немного — и ни слова о медицине.
Единственный раз было упомянуто об этом предмете, когда гости попросили Марианну сыграть на фортепиано, и она ответила: хорошо, но что-нибудь коротенькое и простенькое — муж беспокоится за нее, когда она играет длинные и сложные сонаты. На это полковник любезно отвечал: беспокоиться не о чем, ведь сейчас с ними доктор Маккей — и если он заметит, что Марианна чрезмерно напрягается или делает нечто для себя небезопасное, разумеется, не преминет об этом сказать.
Вечером, когда гости разошлись по спальням, и полковник вместе с Марианной уединились в общей спальне и переоделись в ночные сорочки, готовые лечь в постель, они наконец заговорили о предмете, волновавшем их обоих.
— Ах, миссис Брэндон, — начал полковник, показывая этим обращением, что далее последует шутка, — жаль, что вас не было с нами в кабинете, когда доктор Маккей говорил о родовспоможении. Вам было бы очень любопытно его послушать!
— Вот как? — откликнулась Марианна, едва поднимая глаза от сборника сонетов, лежавшего на туалетном столике с ее стороны кровати.
На губах ее мелькнула легкая улыбка, до того милая, что полковника охватило почти неудержимое желание сжать жену в объятиях и расцеловать. Однако он поборол искушение. Вместо этого сел на кровать — так близко, что ясно чувствовал аромат ее духов — и, строго глядя на нее, проговорил:
— Нет нужды изображать удивление. Я прекрасно понимаю: вы с Элинор сговорились и, под предлогом визита собрата-священника к Эдварду, привезли сюда этого врача, чтобы я его выслушал. Что ж, я выслушал и полагаю, что в его словах есть резон. Дорогая моя, пожалуй, я готов предоставить вам больше двух недель свободы.
— Правда? — прошептала Марианна.
Слабость ее голоса удивила ее саму. Марианна должна была бы бурно радоваться тому, что заветное ее желание исполнилось — но сейчас все чувства, все мысли ее занимала близость мужа. Торопливо и неловко, чему-то вдруг смутившись, она отложила книгу.
— Правда, — так же, полушепотом, ответил он.
Марианна ощутила его теплое дыхание и запах портвейна, которым полковник угощался перед сном. И какой-то странный, острый и сладкий трепет родился у нее внутри — то ли от этого запаха, то ли от блеска его глаз, то ли от того выражения, с каким муж на нее смотрел.
Редко случалось, что Марианне не удавалось выразить свои чувства словами. Однако сейчас был именно такой миг. Все слова покинули ее; и единственное, чем могла она выразить свою благодарность — прильнуть к мужу и нежно его поцеловать.
========== Глава 18 ==========
Полковник Брэндон ответил на поцелуй неожиданно порывисто, со страстью, удивившей Марианну. Однако, хоть и видимо тронутый таким выражением ее приязни, скоро он оторвался от губ жены и пристально вгляделся ей в лицо, как бы желая вполне понять ее намерения.
Марианна отвечала ему прямым, открытым взглядом; щеки ее раскраснелись, губы еще вздрагивали, и в глубинах синих глаз, если только надежда его не обманывала, читалась страсть.
— Вы получили от меня то, что хотели, — произнес он внезапно охрипшим голосом. — Не пожелаете ли вознаградить вашего мужа за уступчивость?
Странный и удивительно приятный трепет охватил Марианну при этих словах. Полковник прервал поцелуй, однако лица их по-прежнему почти соприкасались, она чувствовала на губах его дыхание, всем существом ощущала на себе его нежный и жадный взгляд — и могла лишь желать, чтобы эта близость не прекращалась.
— Вы хотите сказать… — начала она, но тут же запнулась. — Сказать, что мы… что я… — Марианна не понимала, как ответить мужу «да», чтобы это не прозвучало слишком грубо или непристойно, и наконец пробормотала: — Та повитуха говорила, что это безопасно!
— Я хотел сказать всего лишь, что, поскольку ложиться в постель вы не станете, то теперь можете проводить вечера со мной, а не с Элинор и гостями. Нарушать традиции — так уж нарушать, согласны?
— Согласна, — пробормотала она. — И мне кажется… еще мне кажется, мы могли бы проводить вечера не только в вежливых беседах, а потом не расходиться по разным постелям! — С этими словами она робко протянула руку к вырезу его ночной сорочки.
— Марианна! — выдохнул полковник. Легкое прикосновение к его груди потрясло его, словно удар молнии. — Я не это имел в виду. Нам не следует…
— Кто сказал, что мужу и жене не следует быть в полном смысле мужем и женой? — смело возразила Марианна. — Разве не это предписывает нам Писание? Не заставляйте меня обращаться к Эдварду, чтобы получить от него пастырское дозволение! — И, подняв брови, добавила с вызовом: — Или я ошибаюсь, думая, что этого желаем мы оба? Быть может, я, на ваш вкус, слишком располнела?
— Поверьте, ничто не может быть дальше от истины! — внезапно охрипшим голосом, идущим словно из глубины груди, ответил полковник.
— Откуда же мне знать, если муж отказывается со мной возлечь?
Полковник вглядывался в ее лицо, переводил взгляд на тонкие пальцы, все еще играющие с отворотом его ночной сорочки — и не мог поверить своему счастью.
— Но это не… не обеспокоит вас? Не обременит? — Взгляд его скользнул к заметной выпуклости под ее ночным одеянием. — Я ведь не могу… возлечь с вами обыкновенным образом. Что, если это повредит ребенку?
Марианна ненадолго задумалась, прикусив нижнюю губу.
— Если вы не сочтете это предосудительным, — сказала она наконец, — я бы предложила иной способ, быть может, далеко не столь обыкновенный, но в моем положении более удобный.
— Боюсь даже спрашивать! — с легкой улыбкой проговорил полковник, сощурив глаза в предвкушении.
Марианна коротко рассмеялась.
— Я бы предложила нам с вами просто поменяться местами, — ответила она. — Если пообещаете не слишком смущаться и не спрашивать, откуда мне известно о такой позе, я с радостью покажу вам, как это.
И, не давая мужу времени найти новые возражения, Марианна легко толкнула его в грудь, молчаливо призывая подвинуться. Он отодвинулся ближе к изножью кровати, а она села рядом, наклонилась к нему и принялась целовать страстно и свободно, без намека на стеснение. Руки ее тоже не оставались без дела; Марианна сжала в ладонях его виски, а затем запустила пальцы в волосы. Теперь смешно было и подумать, что когда-то она считала его «слишком старым»! Верно, заботы и горести оставили у него на лице неизгладимый след; однако руки, сжимающие ее в объятиях, были сильными и мускулистыми, волосы — густыми и нетронутыми серебром, признаком близящейся старости.
Полковник, захваченный поцелуем и ласками жены, едва заметил, как она, мягко толкнув его в грудь, заставила опуститься на подушки, а сама удобно устроилась сверху.