И когда он полностью отпускает меня, а Сид молчит, они оба думают, что, возможно, я не такой уж и хреновый. Что я выбрался из этой клетки с целой душой или разумом. Забыв на долю секунды, что я не гребаный социопат, я второй раз за сегодня обрушиваю кулак на его нос.
Но на этот раз я слышу, как он ломается.
И, черт возьми, это приятно.
Но я еще не закончил.
Сид выкрикивает мое имя, и я вижу, что она мчится к нам, но мне все равно.
Он подносит руку к кровоточащему носу, но его другая рука поднимается и обхватывает мою шею, притягивая меня ближе к себе. Мы почти одного роста, но Люцифер худой.
Если он думает, что сможет повалить меня на землю, отправить нас в обратный путь и как-то выбраться из этого живым, то он чертовски глуп.
Я хватаю его за горло, прижимая его к стене.
Кровь течет по его губам, по бледной коже, ярко-красная.
Я уворачиваюсь от его захвата, оттаскиваю его от стены на пол.
Он ловит себя на ладони, поднимается на ноги, но я уже там, зацепляю свою ногу за его ногу и толкаю его назад.
На этот раз он падает на пол.
Его голова соприкасается с твердым деревом.
Он лежит на спине, ошеломленный, и моргает, когда я встаю над ним, его нос все еще залит кровью.
Я тяжело дышу, на костяшках пальцев багровые пятна, а в груди такая легкость, какой я не чувствовал уже очень, очень давно.
Но Сид здесь.
Она толкает меня. Кричит на меня.
Я не обращаю на нее внимания.
Я даже не слышу слов, которые она произносит.
Я отпихиваю ее в сторону, слышу, как она падает на пол. Вижу, как сужаются его глаза, когда он пытается и не может встать.
Я ненавижу этого человека больше, чем, кажется, ненавидел даже Форгов. Они мертвы. Похоронены. Сгорели.
Он все еще может дышать.
Но не сейчас.
С этим покончено.
Я опускаюсь над ним на корточки, когда рука оказывается у его носа, а другая — на полу, когда он пытается подняться. Я развязываю бандану, улыбаясь ему, когда его глаза сужаются.
Я снова хватаю его за горло и бью его головой об пол, когда он пытается сесть. Из его окровавленного рта вырывается стон, когда мои руки оставляют его. Я разглаживаю бандану, сложенную в треугольник, и задираю голову, наблюдая, как вздымается его грудь.
— Знаешь, я не знал, какого хрена вы, парни, носите эти штуки, — я держу бандану, по одной руке на каждом конце.
Он морщится, явно испытывая сильную боль.
Было бы жаль, если бы я избавил его от нее.
— Но теперь я понимаю, — я пожимаю плечами, наблюдая, как он закрывает глаза, на его лице так много крови, что теперь трудно разобрать его черты, а то, как он лежит, посылает красные следы в глаза.
Что за чертовщина с этим парнем.
— Это просто другое оружие, — его глаза расширяются, но прежде чем он успевает отреагировать, я продеваю бандану под его шею, затем перекрещиваю ее на горле, наклоняюсь к нему вплотную, когда его рот открывается, и он пытается дышать.
Удачи, ублюдок.
Его руки тянутся к моим плечам, впиваются в них, но он слишком слаб.
Он всегда был слишком слаб. Для моей сестры. Для Несвятых. Для дыхания, которым он, блядь, дышит.
Я наслаждаюсь тем, как его бледное лицо становится красным, почти соответствуя цвету его крови.
— Я буду наслаждаться траханьем твоей жены до конца своих дней. Я буду наслаждаться, нашептывая твоему ребенку, каким ужасным был его отец, — я улыбаюсь ему, приближаясь к его лицу, не чувствуя ничего, исходящего из его носа. Его открытый рот.
Давление на мое плечо ослабевает, и он едва держится за меня.
— Я буду наслаждаться тем, что заберу каждого из вас...
— Джеремайя.
Я замираю, мои слова обрываются, но я не ослабляю хватку банданы, даже когда моя рука дрожит. Даже когда эта дрожь пронзает меня, напоминая мне о том, каким человеком является мой сводный брат.
Шаги раздаются позади меня.
Я задерживаю дыхание, не желая отводить взгляд от Люцифера, потому что хочу увидеть его гребаную смерть.
— Отпусти его, — умоляет меня Сид.
Я вижу, как голубые глаза Люцифера переходят на нее.
Я вижу ее босые ноги, ее стройные ноги.
Я не отпускаю Люцифера, когда он откидывается назад, его глаза закрыты, рот открыт, как будто он пытается произнести слово.
Чертово слово, которое он не заслуживает произнести.
Я наклоняюсь ближе.
— Что это было, урод? — я рычу на него. — Давай. Скажи мне свое последнее гребаное слово, — я затягиваю бандану потуже, вижу, как напрягается его челюсть, как нахмуриваются брови, но его руки опускаются по бокам.
Осталось недолго.
Но Сид приседает.
Она прижимает что-то к моей голове.
Теплое.
Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, она поправляет ствол пистолета, приставляя его к моему виску. Ее глаза расширены, на лице написана паника, но она прицеливается, тело Люцифера между нами.
— Отпусти его, — говорит она, и в ее тоне нет ничего, кроме гребаного льда.
Эти слова пронзают мое нутро, потому что я не хочу, чтобы она хотела его. Я не хочу, чтобы ей было на него не наплевать.
Это я и она, и это всегда были мы с ней.
Всегда.
Тем не менее, я ослабляю свою хватку на бандане.
Настолько, что Люцифер задыхается.
Но я не отпускаю его, потому что он нужен мне мертвым.
Он должен, блядь, умереть.
Что-то в лице Сид меняется, как будто я вижу облегчение, проходящее через нее.
Но она переводит взгляд на него, и я тоже. Вижу, что он не двигается. Он слишком слаб, чтобы сделать хоть что-то.
— Отпусти его, — снова умоляет она. Она не убрала пистолет от моей головы. — Джей, если ты меня любишь, отпусти его.
Я не хочу.
Я не хочу, чтобы он жил.
Я не хочу, чтобы он получил ее.
Но я думаю о том, что он стоит перед Мэддоксом, между мной, ею и пистолетом.
Моя грудь сжимается. Я сглатываю комок в горле.
И после долгого, долгого момента я снимаю бандану с шеи Люцифера и встаю, убирая ее в карман.
— Люцифер, — шепчет Сид, позволяя пистолету упасть на пол, когда она переползает через него.
Мой желудок вздрагивает.
Не только из-за этого.
Потому что там кровь.
Кровь на ее внутренней стороне бедра, я вижу отсюда, ее тело над его телом, ее задница в воздухе.
— Сид, — задыхаюсь я, и она смотрит на меня, ее руки обхватывают лицо мужа, когда она садится ему на грудь. — Сид, у тебя кровь идет?
Она сглатывает, ее лицо бледное, в пятнах крови Мэддокса.
И когда она протягивает руку между ног, я слышу последнее слово, которое пытался произнести Люцифер.
— Лилит.
Глава 48
Они оба мне снятся.
Джеремайя — это тьма. Холодная ярость. Но я сгораю, и его руки вокруг меня поддерживают меня, не дают мне полностью превратиться в пепел. Он был там с самого начала, причиняя мне боль. Спасая меня. Всегда и то, и другое одновременно, никогда одно без другого. Я не знала, долгое, долгое время, что вещи, которые он делал со мной, были для того, чтобы я была в безопасности.
Но он так и не смог уберечь меня от своих собственных рук. Его собственного испорченного разума.
Люцифер — это ад. Горячий огонь, сжигающий каждый дюйм меня, поддерживающий мой собственный огонь внутри меня. Он раздувает пламя, как мой личный демон. Сам Сатана, держащий меня за руку, пока я превращаюсь в его Лилит, создавая хаос и безумие, куда бы мы ни пошли. Друг с другом, всегда поддерживая пламя наших страданий вместе.
Мы все одинаковы, все трое.
Рожденные от демонов, преследуемые дьяволами.
Наши умы — черная гниль, наши души отравлены еще до того, как мы смогли заговорить.
У нас не было выбора в том зле, которым мы стали.