Убийца был хорош.
— Дай мне посмотреть! — снова кричит Риа, возвращая меня в настоящее.
Я провожу большим пальцем по экрану своего телефона, вижу здорового малыша в скелетной шапочке, которому несколько минут от роду, когда Сид Маликова прижимает его к себе.
Злость, которую я испытываю к Люциферу, немного смягчается. Вернее, мне на это наплевать. Наша ненависть. То, что мы никогда не будем близки.
То, что я думаю, что отдал бы почти все за то, чтобы Сид любила меня так, как она любит его.
Мое горло сжимается, и я вижу большие голубые глаза мальчика, его красные щеки, его рот, открытый в крике.
Я вижу, как Сид ухмыляется от уха до уха. Они дома, в их большой кровати, черные простыни, и Люцифер рядом с ней, он обнимает ее, его лицо светится, самое счастливое, каким я когда-либо видел этот кусок дерьма.
Он даже не смотрит на ребенка у нее на руках.
Он смотрит на Сид, держа ее так близко, что просто чудо, что она вообще может дышать.
Приходит еще одно сообщение, крупным планом лицо ребенка. Чертовски очаровательно, а я ненавижу детей.
Но следующее сообщение выбивает меня из колеи.
Дождь хлещет вокруг нас, волны плещутся в нескольких футах от нас, пляж простирается в обе стороны, насколько хватает глаз. Мама рассказывала мне, что здесь жила ее сестра. У нее была дочь. Иден. Моя двоюродная сестра.
Я думаю об этом, когда читаю сообщение.
Семья, которой у меня никогда не было.
Люцифер: Рейн Маликов весит 6 фунтов, 6 унций. Маленький, но он будет расти.
Я долго-долго смотрю на это сообщение, пока рука Николаса не касается моего плеча.
Я вздрагиваю, и он отступает назад, увлекая за собой Рию, когда мои глаза встречаются с его глазами.
Но это значит, что время пришло.
Ребенок в безопасности. Сид в безопасности. Люцифер будет держать ее в безопасности.
И я сказал ей однажды, что не смогу жить без нее.
Я серьезно.
Я заставляю себя улыбнуться Николасу, что, должно быть, кажется ему странным, потому что он спрашивает: — Ты в порядке? — прежде чем взять телефон, и Риа выхватывает его из его рук, не обращая внимания.
Она боится за свою семью, но я сказал ей, что шестеро сейчас отвлечены. Слишком много свободных концов, все это гребаное одеяло распутывается, и о нескольких нитях забывают.
— Да, — вру я Николасу, — я чертовски в порядке, — я заставляю себя не улыбнуться снова, потому что он смотрит на меня так, будто я только что потерял свой гребаный разум.
Конечно, я уже давно потеряла его.
— Я иду в спортзал, — говорю я ему.
— Там, блядь, льет...
Я обрываю его взглядом, и он, кажется, вспоминает, что работает на меня, а не наоборот, когда кивает и опускает глаза на телефон. Я вижу, как медленная улыбка кривится на его губах, как он и Риа теряются в красоте ребенка.
Рейн.
Я вхожу в дом на пляже через раздвижную стеклянную дверь, беру ключи и направляюсь вниз по лестнице, через заднюю дверь.
Мне требуется пять минут, чтобы добраться до склада. У меня всегда была тяга к осмотру таких мест, в каждом городе, где я бываю, это одна из первых вещей, которую я ищу. Во многом противоположность клетке, с такой же защитой, ограждающей меня. Некоторые вещи никогда не забываются, я думаю.
Парковка пуста. Это место принадлежит мне, но я единственный, кто об этом знает. Я беру пистолет из бардачка, набираю сообщение Николасу, но пока не отправляю его.
Когда я оказываюсь внутри пустого здания, я включаю верхний свет и наблюдаю, как он загорается рядами.
Здесь жарко, что неудивительно. Я слышу раскаты грома за стенами склада, и я встаю у стены, закрываю глаза.
Все, что я вижу, это она.
Она это то, что я видел за закрытыми глазами на протяжении двадцати лет.
Кажется уместным, что сейчас она здесь, со мной в последние мгновения.
Я ставлю пистолет на предохранитель, достаю из кармана телефон и считаю до трех.
Затем отправляю сообщение Николасу и снова закрываю глаза.
Она. Она. Это всегда будет она. Николасу лучше не говорить ей, но я думаю, что Люцифер знает. Когда я вышел из его больничной палаты, думаю, он знал.
Бросив телефон — звук эхом разнесся по складу — я держу пистолет под подбородком и делаю глубокий вдох.
Вся эта борьба, и она была не напрасной.
Это было ради нее.
Я чувствую умиротворение от этого. Что я был там в самом начале, а в конце жизни помог ей, сделав именно это.
Мой палец на спусковом крючке, и я удивляюсь тому, как учащается мое сердце, как будто я нервничаю.
Я хотел умереть очень, очень давно.
Без Сид рядом со мной не для чего жить.
Тем не менее, у меня пересыхает во рту, рука начинает дрожать.
И это моя хорошая рука. Моя правая рука.
Та, на которой нет шрамов. Повреждений.
Но я все еще дрожу, и мои колени слабеют.
Но я знаю, как преодолеть страх. Я сглатываю, делаю еще один глубокий вдох. И в тот момент, когда мой палец дергается на спусковом крючке, я слышу голос, и сначала я думаю, что это в моей голове.
— Sicher.
Я держу глаза закрытыми, удивляясь, почему галлюцинации начались именно сейчас. Очень неудачное время.
— Но это была ложь, не так ли, Джеремайя?
Мои глаза открываются, когда я медленно опускаю пистолет и поворачиваю голову.
И вижу только призрак.
Пистолет выскальзывает из моей руки.
Звук заставляет меня вздрогнуть, когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Голубые глаза. Такие голубые, что кажутся нереальными. Длинные темные волосы спускаются по спине, почти сливаясь с черной одеждой, пистолет в руке. Татуировки вдоль ключиц, по шее, по рукам, по кистям.
— И ты не сможешь убить себя, — шепчет она, подходя ближе.
Ни за что, блядь.
— Знаешь, ты научил меня любить темноту. Разруху. А ты? — она улыбается, ямочки вспыхивают на ее бледном лице. — Ты разрушил меня, — еще шаг, и она нацеливает пистолет мне в живот, ствол упирается в рубашку. — Сюрприз, — она улыбается еще шире, глядя на мой шок. — Тебе действительно следует проверять своих киллеров, прежде чем нанимать их, Джеремайя.
— Камерон... — это единственное, что я могу сказать. Когда я видел ее в последний раз, она была подо мной, умирала. Ее отец — Франциск — полз к ней.
А я причинял ей боль.
У меня голова идет кругом, пока я смотрю на того, кто должен быть давно мертв. Затем ее слова поразили меня.
— Лазарь? — недоверчиво спрашиваю я, качая головой. — Как...
— Между прочим, Роман мертв, — говорит она мне. — Но он был очень полезен, приведя меня к тебе.
Мой рот открывается.
— И ты никогда не хотел лезть не в свое дело, как я узнала, что произошло с шестеркой, — ее губы кривятся на последнем слове, а мой желудок скручивается в узел. — Ты думал, что я просто очень, очень хороший хакер? — она смеется, и это режет как нож.
Это не может быть реальностью.
Это блядь не может быть реальностью.
Я сжимаю руки в кулаки, смотрю на пистолет на полу, но он ближе к ней, чем ко мне, и она все еще держит один, нацеленный прямо на меня.
— Ты знаешь, что у них нет камер. Единственное, что когда-либо было в этой церкви, это телефонная линия, — её улыбка злая, зубы слегка кривые, когда она смотрит на меня. — Но Эзра... — она вздыхает, пожимая плечами. — Он очень, очень хороший источник информации. Он достаточно поврежден, чтобы доверять мне, так же как я доверяла тебе.
Она качает головой, ее голубые глаза вспыхивают.
— Но ты тоже поврежден. Мальчик-губитель, ты отправишься в могилу. И когда я закончу с тобой, — она наклоняется ближе, вставая на носочки, ее губы касаются раковины моего уха, — от тебя мало что останется, чтобы похоронить.