Я не думаю.
Тем не менее, на моем лице появляется улыбка, когда холодный воздух из моей спальни обдает мое обнаженное тело, одна рука прижата к двери, другая лежит на боку, когда я наклоняю голову, чтобы принять мою приемную сестру.
Но когда я это делаю, ее серебристые глаза широко раскрываются, прослеживая меня вверх и вниз, мое внимание привлекает что-то вокруг ее горла, зацепившееся, как кожа за ржавый гвоздь.
Мой пульс бьется в голове.
Я даже не слышу ее, ее рот открывается и закрывается, когда она делает шаг назад, ее грудь вздымается, на языке вертится какое-то оправдание, почему она прервала мое пребывание в ванной.
Но я не слушаю.
В моих руках возникает нервное, дергающее чувство, и прежде чем я успеваю остановить себя, я закрываю пространство между нами, хватаю черную бандану на ее горле и прижимаю ее к стене в моей спальне.
Ее ногти впиваются в мои предплечья, царапая меня.
Я не чувствую этого.
Я ничего не чувствую.
Ничего не вижу.
Только их.
Я не против темноты.
Для Ноктем это обязательное условие, сказали мне. Темные помещения. Три ночи без еды и воды.
Я чуть не рассмеялся, когда они это сказали, вспомнив свое пребывание в этой гребаной клетке. Но Люцифер внимательно наблюдал за мной, и я подумал о том, как он пришел навестить меня там, внизу.
Я не засмеялся.
Он улыбался.
Но сейчас его нет рядом. Никого из них нет. Только я, колени подтянуты к груди, руки обхватили голени. Это какая-то пещера, нам завязали глаза и привели сюда. Остальные разделились. Никто не просил меня идти с ними. Они сделали вид, что меня здесь вообще нет, кроме Эзры, чьи темно-ореховые глаза соединились с моими в сиянии его фонарика.
Одна секунда.
Всего лишь доля секунды, и я подумал, что, возможно, он захочет, чтобы я был с ним. Я подумал о заколке. О коробке спичек. Его слова, сказанные шепотом.
Но я не сделал, как он просил, и его взгляд не был родственным.
Это была гребаная ненависть.
Иногда мне кажется, что он знает, что я сделал с Камерон.
Неважно. Так для меня лучше.
Не знаю, зачем я стараюсь поддерживать видимость. У меня есть дом. Деньги от семьи, которую я, блядь, убил. Я могу покончить со всеми ими.
Я видел в новостях, они сообщили, что я застрелил Форгов.
В сыром, влажном подземелье этой пещеры я тихонько рассмеялся, думая об этом. Я действительно стрелял в них. По крайней мере, троих.
Но я сделал гораздо худшее, чем это.
Дом потом сгорел. После того, как я выбрался. Я начал это пламя спичками Эзры, но закончил его Лазарь Маликов. Он ждал, когда я выбежал из дома.
Прямо в его объятия.
Он не обнял меня.
Не обнял.
Его глаза — такие голубые, что казались неестественными — смотрели на огонь. Дом, охваченный пламенем в ночи, на улице, которую я никогда не видел.
Никогда.
Когда они оторвали меня от Сид, у меня были завязаны глаза, когда они сажали меня в машину.
И только когда я прижался к Лазару, стиснув кулаки на его рубашке, зарывшись головой в его грудь, я понял, что прошло почти десять. Блядь. Лет. С тех пор, как я был снаружи.
Я заплакал сильнее.
Он оттолкнул меня, держал на расстоянии вытянутой руки, его взгляд метался вверх и вниз по моему обнаженному телу, покрытому кровью, его губы кривились от отвращения.
Я знал, что от меня плохо пахнет.
Выглядел плохо.
Но под полной луной в этом ночном небе, на частной улице, мне было все равно.
Я был свободен.
Свободен.
Он опустил руки, словно я была больна. Он отступил назад, дернул головой в сторону черного Линкольна, притормозившего у обочины.
— Поехали.
Это одно слово.
Я пошел.
Потом меня приняли.
В темноте пещеры я закрыл глаза, заставляя себя не думать об этом. Об инициации. Это было не совсем правильно. Просто... боль.
Во рту пересохло, а кости болят.
Мое лицо горит, когда я думаю об их унижении.
Их насмешки.
Как это было больно.
Я зажимаю уши руками, раскачиваюсь взад-вперед, тихонько напевая, чтобы заглушить воспоминания. Привычка, которую я перенял в этой... клетке. Я так и сплю, в своем собственном большом пустом доме. Сидя, прислонившись к стене. Покачиваясь.
На какое-то время здесь, в пещере, это помогает мне успокоиться.
Мой разум становится пустым. Я прислоняюсь головой к скалистой стене, опускаю руки на колени и держу глаза закрытыми, надеясь проспать следующие три ночи.
Я привык к этому в доме Форгов.
Но как только я чувствую, что начинаю дремать, погружаясь в блаженство небытия, я чувствую, что рядом со мной кто-то есть.
Сначала я думаю, что это мой разум.
В клетке такое случалось постоянно. Я подружился с десятками людей. Любовниками. Родителями, которые заботились. Сид даже приходила ко мне.
Все это было у меня в голове.
Поэтому сначала я даже не открываю глаза. Но потом я слышу звон, чувствую запах, похожий на дым.
Мои глаза распахиваются, дыхание сбивается, и я вздрагиваю, пораженный тем, что кто-то стоит на коленях рядом со мной, маленький фонарик прислонен к стене напротив меня в тесном пространстве, освещая Люцифера сзади, капюшон на голове отбрасывает тень на его черты, бандана вокруг его горла.
У него демонические глаза.
Как и у его отца.
Огонек его сигареты светится оранжевым в темноте, и я напрягаюсь от его близости, когда он выдыхает через нос, мои руки дрожат на голенях, и я сворачиваюсь в клубок.
— Привет, Джей, — говорит он своим хриплым голосом, растрепанным, несмотря на то, что он моложе меня. Это из-за сигарет. Интересно, когда он начал курить?
— Привет.
Мое лицо теплеет, когда я запинаюсь, но годы, проведенные в изоляции, сделали слова трудными, даже с моими языковыми курсами. Иногда я клянусь, что говорю по-немецки лучше, чем по-английски, хотя английский — мой родной язык. В немецком меня не унижали, и когда голоса в моей голове начинали говорить, они никогда не обращались ко мне на английском.
Я выучил немецкий благодаря ей, и я заставляю себя не думать об этом.
О том бреде, который она мне шептала.
— Sicher. Безопасность.
Люцифер снова вдыхает, садится спиной к стене. В этой тесной щели пещеры между нашими ногами не так уж много места.
— У тебя все хорошо? — спрашивает он меня, его голос полон странной жизнерадостности. Когда он поворачивает голову, чтобы снова выдохнуть, я вижу его глаза в отблеске фонарика, он все еще прислонен к скалистой стене.
Его зрачки огромны.
Слишком большие, чтобы быть... нормальными.
Моя кожа покрывается мурашками при виде этого.
— Д-да, — я сглатываю, пытаясь придумать, что еще сказать. Спросить. — А ты? — наконец прохрипел я.
Он поворачивается ко мне лицом, снимает капюшон с головы, проводит рукой по черным волосам. Он держит сигарету между большим и указательным пальцами и смотрит на мою дрожащую руку.
Улыбка искривляет его бледное лицо.
Мой желудок подпрыгивает.