— У тебя дрожит рука, — замечает он.
Я думаю о веревке, впивающейся в мою плоть. О нем, рыщущем по моей клетке. Как я умолял его. Умолял.
На ящике всегда был замок. Но он мог бы помочь. Если я смог сделать это с помощью этой гребаной невидимки, то и он смог бы.
Я закрываю глаза, сглатываю страх и крепче сжимаю руку, кладу ее на колени, между ног и животом, пряча ее от его взгляда.
— Д-да, — тихо говорю я, — я иногда так делаю.
Он ничего не говорит долгое время, и я чувствую, как давление нарастает за моими глазами, мои ноздри раздуваются, когда я пытаюсь дышать нормально. Стараюсь не плакать перед ним. Я старше его, но он лидер.
Я хочу ему понравиться, и я ненавижу это. Потому что я знаю, что он со мной сделал.
Я ни хрена не забыл.
Я слышу, как его ботинки шаркают по грязи, чувствую, как он наклоняется ближе ко мне, но не решаюсь открыть глаза.
— Правда? — тихо спрашивает он, и на мгновение я забываю, о чем мы говорим. Все, что я знаю, это то, что он слишком близко, запах никотина слишком сильный. Никотин и сосна, и я почти чувствую его дыхание у своего рта.
Я не открываю глаза, тяжело дыша, мой пульс сбивается с ритма. Я подтягиваю колени ближе к груди, сжимая при этом руку, но мне все равно.
Я не хочу показывать ему эту слабость.
— Да, — шепчу я, давление за моими глазами становится все сильнее, комок в горле все больше.
— Что ты сделал с теми девушками, Джей? — мягко спрашивает он, и я чувствую, как его ноги сталкиваются с моими.
Чувствую, как холодный пот выступает у меня на шее.
— Ты трахал их, приятель? — он смеется, но смеется жестоко, заставляя волосы на моей шее встать дыбом. — Ты кончал в их тугие киски и слушал, как они кричат, чтобы ты остановился?
У меня болит живот. Он не должен знать, что я сделал. Откуда ему это знать? В газетах написано, что я их застрелил. Я застрелил их, а об остальном позаботился мой адвокат. Мой адвокат, и деньги, и Лазар...
Внезапно его рука опускается на мое горло, отбрасывая мою голову назад к стене пещеры. Мои глаза открываются, но я не двигаюсь, чтобы защититься, и вижу горящий кончик сигареты прямо над моим лицом, а Люцифер нависает надо мной, стоя на коленях, его пальцы вгрызаются в мою плоть.
— Теперь ты хочешь кричать для меня? — рычит он, его рука ложится на мою челюсть, пальцы проводят по щеке, большой палец лежит на подбородке. Он приближает сигарету к моему глазу, и я хнычу, стискивая зубы, когда начинаю дрожать. — Ах, вот оно что, — шепчет он, — мне нравится этот звук. Они издавали что-нибудь подобное?
Я открываю рот, но ничего не выходит, кроме очередного гребаного хныканья.
Его улыбка расширяется.
— Ты хнычешь как маленькая сучка, Джей, — мягко говорит он. — Прямо как они, да?
Сигарета приближается, и я моргаю, протягивая руки, сжимая пальцы вокруг его руки, пытаясь оттолкнуть его от себя, но он сильнее. Прошел год после того, как я выбралась из клетки, а я все еще не нарастила мускулы.
Он прижимается ко мне, и я не могу сопротивляться, его запах переполняет меня, тепло от сигареты слишком близко к моему глазу. Он начинает слезиться, и моя рука дрожит на его предплечье.
Он смеется.
— Тупой чертов идиот, — говорит он своим хриплым голосом. — Не можешь перестать дрожать, да? Я так тебя напугал?
Он отодвигает сигарету от моего глаза, и я выдыхаю с облегчением. Но его пальцы все еще на моем лице, и когда он говорит: — Высунь язык, я снова начинаю дрожать.
— Нет, Люцифер, п-пожалуйста, не надо...
— И это они тебе говорили, урод? — рычит он.
Я не отвечаю ему, мои пальцы все еще сплетены вокруг его предплечья, пока я качаю головой.
— Отвечай, кусок дерьма.
Затем это происходит.
Мой мочевой пузырь ослабевает. Привычка от пребывания в этой клетке.
Теплая моча покрывает мои треники, просачиваясь сквозь боксеры. Я мысленно молюсь, чтобы он не заметил. Что если я просто буду делать то, что он говорит, он оставит меня в покое.
Он уйдет.
Я начинаю открывать рот, мое лицо пылает от унижения, но тут он морщит нос и вскакивает на ноги, отступая от меня.
— Ты обоссалась? — недоверчиво спрашивает он, пока я сжимаю руки вокруг голеней, снова и снова скатываюсь в клубок, напевая про себя, делая вид, что меня здесь нет. — Ты, блядь, обоссался?
Я слышу, как кто-то еще вдалеке, кто-то зовет его по имени.
Он смеется и поворачивает голову, закрывая рот свободной рукой.
— Мав, этот мудак, блядь, обоссался! — он смеется, опускает руку и снова поворачивается ко мне. — Ты чертовски отвратителен.
Затем, когда я думаю, что он собирается уйти, чтобы пойти к Маверику, он подходит ко мне ближе, и я задерживаю дыхание.
Жду.
Трясусь.
Все еще качаюсь.
Прежде чем я успеваю сообразить, что он делает, его нога сталкивается с моим животом, боль отдается в ребрах.
Я падаю на бок, свернувшись в позу эмбриона, уткнувшись лицом в собственную мочу.
Прямо как в той клетке.
Я закрываю глаза, и он смеется, затем я слышу звук молнии.
Его шаги приближаются.
Нет. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, пожалуйста, не надо.
Он снова смеется, и я чувствую, как что-то горячее прижимается к моему лицу, капает в глаза, в рот.
— У нас тут неисправная гребаная сантехника, Мав, — говорит Люцифер, когда его моча заливает мне рот. — Но, по крайней мере, здесь есть чертов туалет.
— Джеремайя! — говорит Сид, ее голос высокий. Испуганный. Неестественный. Ее ногти все еще впиваются в мою руку, мои руки обхватывают ее горло, большие пальцы прижаты к ее дыхательному горлу, но эта чертова бандана касается меня.
Я отпускаю ее, поднимаю руки и отступаю назад по темному твердому дереву своей комнаты, тяжело дыша и стиснув зубы, пытаясь сосредоточиться на серебре ее глаз.
Ее длинных ресницах.
Этих пухлых розовых губах.
Ее растущие сиськи, виднеющиеся под белой майкой с низким вырезом. Они становятся больше с каждой неделей. И я хочу прикоснуться к ней, укусить ее и сделать ей чертовски больно, особенно когда мои глаза снова блуждают по бандане. Но я не буду.
Не буду.
Это не ее вина.
Это не ее гребаная вина.
Я тяжело сглатываю и опускаю руки, осознавая, что я совершенно, блядь, голый, а я ни перед кем не раздеваюсь. Одежда — это броня.
Щит.
Я мечтаю исчезнуть в своей гардеробной, справа, надеть костюм и гребаные запонки, а может, даже чертов галстук, только чтобы прикрыться. Я тренируюсь без футболки, мне достаточно комфортно в своей шкуре.
Но быть полностью безоружным мне не нравится.
Особенно когда широкие глаза Сид изучают шрам на моих ребрах. От него.
Я сжимаю руки в кулаки.
— Тебе что-то нужно? — спрашиваю я, пытаясь успокоить свой характер. Сдержаться.
Ради нее.
Всегда делаю все, блядь, для нее.
Она прижимает ладони к темно-серой акцентной стене у себя за спиной, ее позвоночник тоже прижат к ней, но на мой вопрос ее глаза сужаются. Я вижу под ними тени, но они лучше, чем были, когда она только пришла сюда.
Тогда она была хрупкой. Почти... болезненной. Такой, какой она была, когда я нашел ее той ночью. В ту ночь, когда они могли убить ее. В ту ночь, когда она хотела покончить с собой.
— Да, — сказала она сквозь стиснутые зубы, — Николас хочет тебя видеть.