— Заткнись, блядь. Если бы ты мог остановить свою жену от сосания члена ее брата, возможно, ничего этого не было бы...
Мой кулак сталкивается с его лицом прежде, чем я успеваю сделать вдох. Я крепко сжимаю его футболку в кулаке и шлепаю его задницей обратно на гребаный Рейндж.
Его рука закрывает нос, кровь течет по пальцам, и я поднимаю кулак, чтобы ударить его снова, но кто-то сильно бьет меня плечом, и я, спотыкаясь, отхожу от него, его футболка выскальзывает из моих пальцев.
Когда я подхожу к Маву, он прижимает меня спиной к моей машине, его руки лежат на крыше по обе стороны от меня. Мы одинакового роста и находимся нос к носу, мои руки тянутся к его рукам, пытаясь сбросить их с себя, пока Эзра ругается под нос на спину Мава.
— Следи за собой, — тихо говорит Мав, его рот близко к моему. — Ты не делаешь себе никаких гребаных одолжений в ее глазах...
Я подхожу к нему ближе, мои руки все еще обхватывают его руки. Я чувствую, как напрягаются его мышцы.
— Я не хочу делать себе никаких гребаных одолжений! — кричу я ему. — Мне похуй, что она обо мне думает. Мне похуй на нее. Я с ней, блядь, завязал. Она, блядь... — я закрываю глаза, моя хватка на руках Мава ослабевает.
Я упираюсь спиной в машину, уронив голову, глаза все еще закрыты.
— Она, блядь, убежала к нему, Мав, она... она бросила меня — мой голос срывается, комок в горле. — Она бросила меня, и она... — я поднимаю голову, опускаю руки, провожу одной рукой по лицу, глядя на брата. — Она, блядь, позволила ему... трогать ее, использовать ее и...
— И что ты сделал? — голос Мава низкий, мягкий, но его слова... с таким же успехом он мог бы ударить меня по лицу. — Что ты сделал, Люци? Ты пытался разобраться в себе, брат? — он качает головой, его руки ложатся на мои плечи, его прикосновения не мягкие. — Ты тоже держался подальше от женщин? Разве ты не думаешь, что Джеремайя Рейн следил за нами, как и мы за ним?
Я моргаю на него, качая головой в замешательстве, но прежде чем я успеваю что-то сказать, он продолжает говорить. И пока он это делает, я вспоминаю слова Сид. О Джули. Я не слушал ее тогда. Я не обращал внимания.
Мне было так чертовски больно, что я не удосужился увидеть боль под ее собственным гневом.
— Думаешь, она не знала, что ты был у Джули? Может, она даже знала, что О была с твоей задницей, — его глаза сужаются. Я слышу, как Эзра бормочет что-то себе под нос, но я не вижу его, и я прислушиваюсь к словам Мав, мое сердце замирает.
— Ты мог убить ее, Люци, — Маверик сглатывает, опускает руки с машины и отступает назад, проводя рукой по светлым волосам, пожевывая нижнюю губу. — Ты мог убить ее, — повторяет он, затем поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Твой отец может быть мертв, — качает он головой, когда у меня пересыхает во рту, — но он все еще преследует тебя. Так же, как он делал, когда ты был жив.
Он прикусывает язык, глядя на тротуар.
— Нам нужно войти, — скрежещет Эзра, и без лишних слов, прикрывая рукой нос, он поворачивается от нас и, покачиваясь, идет к тяжелой черной двери Санктума.
Я смотрю, как он уходит, знакомый гнев проникает мне под кожу, я слышу в своей голове его слова о моей гребаной жене.
Но он не ошибся.
Кто бы ни охотился за нами, за Джеремаей, возможно, Сид была катализатором. Может, отделившись от нас, она начала эту гребаную войну.
Да пошла она.
Я начинаю идти за Эзрой внутрь, готовый покончить с этим дерьмом, но Мав обхватывает рукой мою шею и дергает меня назад.
Я поворачиваюсь к нему лицом, сжимая руки в кулаки. Если он не уберется с моего лица, я и его, блядь, прибью.
Я не хочу думать о своем отце.
Я не хочу думать о том, что он был гребаным отцом Джеремайи.
Я не хочу думать о Форгах.
Об этой гребаной... клетке.
О том, что я с ним сделал.
В конце концов, он заслужил это... не так ли?
— Ты имел в виду то, что сказал ей? — спрашивает меня Мав.
Я не знаю, о чем он говорит, и начинаю говорить ему именно это, его рука все еще на моей шее, но он прерывает меня.
— Ты хотел сказать, что любишь ее? Любишь ли ты ее?
Холод пронизывает меня до глубины души, кожу покалывает. Я вспоминаю свои слова, сказанные ей до того, как мы снова начали ссориться, когда она плакала у меня на коленях.
«Я люблю тебя, малышка»
Мое горло закрывается, боль в груди возвращается. Она больше не с ним. Она на моей улице. С Эллой. За ней наблюдают.
Она снова со мной, но почему мне кажется, что мы отдалились друг от друга еще больше, чем когда-либо?
Пальцы Мава впиваются в мою кожу.
— Ты это серьезно? — рычит он.
Я разжимаю руку, смотрю на Х на своей ладони.
Это что-то значит для меня, даже если не значит для нее. Это дерьмо что-то значит для меня.
— Да, — говорю я ему, не глядя на него. — Да. Я люблю ее. Я, блядь, люблю ее. И я ненавижу ее, понимаешь? — я поднимаю взгляд, опуская руку на бок, когда встречаю взгляд брата. — Я ненавижу то, что я думаю... я думаю, что я бы даже... — я сглатываю этот комок в своем чертовом горле, пытаясь держать себя в руках. Сохранить рассудок. — Иногда, Мав, мне кажется, я бы даже позволил ей уйти с ним, если бы это сделало ее счастливой.
Я ненавижу себя за эти слова.
Я хочу ударить себя.
Убить себя.
Я хочу быть сильнее. Чтобы она всегда была со мной.
И пока что я так и сделаю. Она в опасности, пока кто-то охотится за всеми нами. Пока мы не узнаем, где жена Элайджи, кто убил охранника, кто забрал фотографии Сид, кто, похоже, хочет добраться до всех нас, я не могу ее отпустить.
Но после этого? Если есть способ позволить ей быть с ним и гарантировать, что она в безопасности?
Я бы, наверное, покончил с собой, потому что мне и так не для чего было жить.
Но я бы отпустил ее. Быть счастливой.
— Да? — спрашивает Мав, вырывая меня из моих страданий. — Ты бы позволил ему воспитывать и твоего ребенка?
Мои губы кривятся в усмешке от этого вопроса. Я вырываюсь из его хватки, и он отпускает меня. Шагнув назад, в сторону церкви, я пожимаю плечами.
— Я не знаю, Мав. Не уверен, что он, блядь, мой. Ты же знаешь, какая у меня жена.
С этим я поворачиваюсь спиной к брату и иду в церковь, которую я люблю ненавидеть.
Глава 32
Я подтягиваюсь на турнике, пытаясь отдышаться, так как плечи болят, мышцы пульсируют. Смотря на себя в зеркало, мое тело натянуто, шрам от моего дерьмового сводного брата служит наглядным напоминанием о том, как сильно я его ненавижу, я подтягиваюсь еще раз. Мой подбородок касается перекладины, пот стекает по спине, все тело дрожит, когда я медленно опускаюсь вниз.
Я считаю до десяти, закрываю глаза, заставляя себя не сжимать челюсти. Не скрипеть зубами. Не думать ни о чем, кроме боли в теле и ощущения того, что я становлюсь сильнее.
На счет десять я отпускаю руки и падаю на пол тренажерного зала в подвале.
Мои руки лежат на коленях, я дышу, глаза открыты, грудь вздымается.
Но что-то в отражении зеркала, которое тянется от одной стены до другой в спортзале, привлекает мое внимание.
Медленно я выпрямляюсь, затем поворачиваюсь, чувствуя, как моя кровь загорается.
На одной из скамеек лежит черный кусок ткани, сложенный треугольником.
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, вдыхаю через нос, выдыхаю.
Черная гребаная бандана, концы которой свисают над сиденьем скамьи.
Я знаю, что Сид, должно быть, оставила ее здесь. Как я не заметил, понятия не имею. От одного взгляда на нее у меня мурашки по коже, желудок скручивается в узлы. Мне хочется засунуть руку в карман шорт, чтобы сжать пальцы вокруг булавки.
Ту, что снова спасла мне жизнь.
Но я не решаюсь, пытаясь побороть эту слабость. Пытаюсь вытеснить все эти триггеры на задворки моего сознания, как будто их не существует. Как будто я сильнее этого. Чем они.
— Роман здесь — голос Николаса прерывает мои мысли, и я бросаю взгляд на лестницу в подвал, где он бежит вниз по двум ступенькам за раз, огибает угол и смотрит на меня.