Поначалу, запертый таким образом, вы пытаетесь вести счет. Вы хотите знать, сколько дней прошло.
Но потом, через некоторое время, когда голоса в твоей голове кричат, плачут, а иногда и смеются, превращаются в настоящих людей — в друзей. Друзей. Родители, которые хотят защитить тебя — когда это происходит, ты... теряешь голову.
Я отталкиваю все это, пытаюсь найти оцепенение. Тьму внутри моей головы. Прутья клетки впиваются в мой позвоночник, твердый пол оставляет синяки на моей нижней половине, а раздвигать ноги — это агония, вместо того чтобы освежать.
Поэтому я остаюсь в шаре.
И пытаюсь раствориться в себе.
На мгновение это получается.
Меня нет.
Не здесь.
Не здесь.
Нет. Здесь.
Но потом я слышу это.
Дверь со скрипом открывается на верхней площадке лестницы. Я вскакиваю, мои глаза распахиваются, подбородок дрожит. Свет льется вниз по лестнице. Тяжелые шаги, запах чего-то сладкого, доносящийся из открытой двери.
Они пекут?
Готовят ли они?
Ужинают ли они без меня, зная, что я... голодаю?
Я вижу черные туфли. Отполированные. Приталенные брюки. Но я не смотрю дальше.
Я не смотрю, и когда я слышу его голос: — Ты так хорошо справился, Джеремайя. Думаю, еще один день, и ты отбудешь свое наказание за то, что сделал с моей дочерью, а?
Все, что я могу сделать, это умолять.
Я обещал, что не буду.
Я сказал себе, что я сильнее этого.
Что я никогда не захочу, чтобы моя прекрасная сестра, Сид, сделала это. Умоляла. Стояла на коленях.
Но я не могу остановить это слово, которое вырывается из моего пересохшего горла.
— Нет. Нет, — я не трогал его дочь, старшую. Она солгала.
Она солгала, потому что она чертова сумасшедшая.
Еще один хнык. Сопли пузырятся у меня из носа, слезы наворачиваются на глаза, и я поражаюсь, когда выкрикиваю последнее слово, что в моем теле достаточно жидкости, чтобы вообще плакать.
— НЕТ!
Но он не слушает. Он никогда не слушает. Он отворачивается, и я думаю, когда он поднимается по лестнице... я думаю, что он смеется.
Но я вскарабкиваюсь на ноги, булавка трясется, когда я использую свет, чтобы найти замочную скважину в замке.
Я умираю еще немного, моя грудь сдавливается, эта мольба все еще течет из моих потрескавшихся губ. Мое разбитое сердце, даже когда я втыкаю булавку.
Как я здесь оказался?
И почему я?
Я поворачиваю булавку, мои руки дрожат. Как только он закрывает дверь, замок падает на пол, и на мгновение я даже не могу дышать.
Я, блядь, свободен.
Глава 35
— Где он?
Маверик вдыхает из своего вейпа, выглядя так, будто хочет убить меня, его брови сведены вместе, глаза полны гнева. Мне все равно.
Я не могу выйти из этого дома.
Как в старые добрые времена.
Сегодня вечером, всего через несколько часов, мы уедем. Но Мав хотел поговорить. Ублюдок.
Элла сидит на коленях у Маверика, пока мы сидим в их гостиной. Я пытаюсь игнорировать тот факт, что она здесь, что она здесь живет, но это немного сложно, учитывая ее нынешнее положение, блядь.
Мав держит руку на ее заднице, когда она прислонилась к нему в большом кожаном кресле, ее голова покоится на его плече. Она в трениках, как и он. Но в отличие от него, на ней есть футболка.
Ее зеленые глаза смотрят на мои, и она тихо говорит на всю комнату, пока Мав бросает сигарету на стол: — Я собираюсь сделать печенье. Ты не против, Лилит?
Я бы хотела, чтобы все перестали, блядь, называть меня так. Это было его имя для меня. Но я больше не для него.
Я все равно заставляю себя улыбнуться, хотя это последнее, что мне хочется сделать. Прошла почти неделя после нашей ссоры на крыльце, после того, как я плакала в подушку. С тех пор я не видела Люцифера. Я играла в карты с Мавериком, смотрела фильмы в одиночестве. Элла много готовила, а Мав пригласил врача, чтобы проверить меня. Ребенок в порядке. Я хорошо расту. Доктор сказал, что придет еще раз через месяц.
Я не планирую приходить через месяц, но, конечно, он может вырубить себя, думая, что я приду.
Я больше ничего не слышала о том, кто преследует Несвятых и Орден Рейна. Жена Элайджи все еще не найдена, и, судя по всему, он пытается разорвать мир на части, чтобы найти ее. Я слышал, как Мав говорил низким голосом по телефону той ночью. Элайджа побывал в Москве, Берлине, в Мексике и в Вашингтоне в поисках своей жены.
Хоть кого-то волнует такое дерьмо.
Элла улыбается мне в ответ и поворачивается, чтобы поцеловать Маверика в голову.
Он шлепает ее по заднице, когда она встает, и ее веснушчатое лицо вспыхивает розовым румянцем, но она выскакивает из гостиной на кухню.
Мои ноги вытянуты на журнальном столике, я сижу на диване напротив Маверика. Верхний свет приглушен, затемненные шторы задернуты. Рядом с Мавом стоит телевизор, а позади меня — дверь на заднее крыльцо. Я думаю о том, чтобы выйти на улицу. Может, подняться наверх.
Я устала. А может, у меня просто чертова депрессия. В эти дни все кажется одинаковым.
Я была бы сейчас в своей комнате, если бы не тот факт, что мой брат сказал, что хочет поговорить со мной о чем-то, и что мы скоро уезжаем, так что я здесь, блядь.
Я слышу, как Элла достает сковороду из-под плиты, звук, вероятно, громче, чем нужно. Мейхем смотрит на нее, улыбаясь, и она хихикает.
Мне становится не по себе, когда я нахожусь рядом с их счастьем.
Почему мои отношения не могут быть такими простыми? Почему ничего не может быть так, блядь, легко?
— Люцифер рассказал мне. То, что мой отец сказал тебе, — Мав прочищает горло, когда я застываю на диване, мои руки сжались в кулаки на моих свитерах, одолженных у Эллы. — Наш отец, — поправляет он.
Я выдерживаю его взгляд, тепло приливает к моему лицу, но я ничего не говорю.
Его взгляд переходит на мою левую руку. Я знаю, о чем он думает. Чертов Х. Коагула.
Чтобы связать.
«Для меня это ни хрена не значит. И для тебя это тоже ничего не значит»
Слова Джеремайи эхом отдаются в моей голове. Я думаю о том, чтобы повторить их для брата, но решаю держать рот на замке.
Он проводит рукой по лицу и на секунду закрывает глаза. Перевернутый крест на его лице натянут, когда он хмурится, барабаня пальцами по своим треникам, мышцы на его груди напрягаются, пресс тоже. Он весь в татуировках.
Я не могу не думать о татуировке Люцифера. Только одна, на его бедре. Череп с дымом, выходящим из одного глаза, и буквой U в другом.
Люцифер попросил меня тоже сделать такую. Он сказал, что после Игниса я смогу это сделать.
Как будто я не могла раньше. Как будто эти правила действительно что-то значат.
Мейхем опускает руку и встречает мой взгляд.
— Я не знал. Элла не знала.
Я смотрю на него, не говоря ни слова. Я снова слышу грохот кастрюль на кухне и думаю, не собирается ли Элла разнести весь шкаф, чтобы сделать вид, что не слышит.
У нее тоже есть шрам.
Я видела его.
И у моего брата, хотя его рука сейчас сжата в кулак, видно только мое имя.
Он даже не женился на ней. Но Люцифер женился.
Он женился на мне.
Убедился, что я его, во всех гребаных смыслах. Я заставляю себя не думать о ребенке. О том, что мой мир станет еще более хуевым, когда он появится.
— Она ничего не помнит о той ночи, Сид, — его голос хриплый.
Мне на это наплевать, но, спасая меня от того, чтобы я вообще что-нибудь сказала, Элла роняет еще одну гребаную сковородку. Клянусь Богом, если она не...
— Красотка, — мягко говорит Мейхем, но его слова не добрые. В них звучит приказ. Я хорошо его узнаю. Люцифер использовал этот тон со мной много-много раз.