И еще одна, последняя, уникальная история.
Петровская (Литвинова) Анна Михайловна. Слепая с детства. Ее отец стал во главе подпольной организации, которая к 1943 году насчитывала двадцать человек.
Слепая девочка умудрялась с палочкой ходить по городу и на слух (!) собирать нужную информацию. Накалывала шрифты, изобретя собственный шифр.
Умудрилась узнать о карательной операции немцев и успела сообщить о ней брату. На основании этого была устроена засада и уничтожено пятьдесят немцев и полицаев.
Ходила на задания со своей сестрой. Для маскировки брала с собой гитару, иногда садилась и пела, собирая информацию и подаяния. Однажды немцы схватили ее, допросили, но вынуждены были за отсутствием улик отпустить. Со злости разбили гитару.
Анна Литвинова награждена медалью «За отвагу». После войны вышла замуж, родила двух сыновей. В 1978 году избрана председателем Гродненского общества слепых.
И ТАК БЫВАЛО.
ЭПИЗОДЫ ИЗ ЖИЗНИ РАЗВЕДЧИЦ
Многие разведчицы прожили долгую жизнь. За давностью лет их деяния перестали быть тайной за семью печатями: написано множество статей, очерков, даже книг, некоторые из них опубликовали собственные мемуары. Однако у каждой сохранились в памяти такие кусочки оперативной жизни, которые не вошли в эти официальные воспоминания, а если и вошли, то были такими яркими, что не грех вспомнить о них еще раз. За годы работы над книгой автор встречался с этими замечательными женщинами. Они делились пережитым, одни устно, другие в своих записях, стиль которых мне не хотелось менять (они написаны живо и с добрым юмором), и я привожу их практически без изменений, внося лишь некоторые поясняющие дополнения и сопровождая их краткими справками как о самих авторах, так и о тех людях, которых они упоминают.
Вспоминает Зинаида Николаевна Батраева.
«В 1942 году окончила восьмимесячную свердловскую межкраевую школу, готовившую впервые (я попала в первый набор, потом еще было несколько выпусков) женщин для разведывательной и контрразведывательной работы. С октября 1943-го по конец 1945 года вместе с мужем училась на курсах иноязыков при Высшей школе МГБ СССР. Там тоже нас обучали спецдисциплинам. Поэтому, находясь с мужем в командировке, я привлекалась к оперативной работе (а работала в резидентуре переводчицей). У меня на связи было несколько человек. Фактически я выполняла роль связника между основным оперработником и ценным агентом (он из соображений безопасности отказывался встречаться с мужчинами), который передавал мне пленки, а я передавала ему задания устно. Задания были большие, я заучивала и передавала ему на французском языке.
Некоторым передавала большие суммы денег.
Первая моя встреча (боевое крещение) была по паролю в большом кафе. Я знала, что агент, которому я должна была передать крупную сумму денег (он издавал газету) хромал на одну ногу. Я приехала минут на пятнадцать раньше и со своего места смотрела на входящих в кафе людей, поджидая хромавшего. За эти пятнадцать минут вошли четверо хромавших мужчин, но ни один из них ко мне не подошел. Лишь пятый мужчина, хромавший и опиравшийся на трость, сразу же узнал меня по моему русскому облику и с улыбкой подошел ко мне. (Я была с длинной косой, уложенной сзади в пучок, как носили тогда волосы многие русские женщины.) Я волновалась, впервые в жизни произнося пароль и ожидая ответа, хотя по доброй улыбке сразу поняла, что это именно тот человек, которого я ожидала. Неожиданностью было то, что за короткий период в кафе вошли пять хромавших мужчин, а для меня хромота была главной отличительной чертой агента, его особой приметой.
Так я начала встречаться и с другой агентурой. Надо сказать, что страха я не испытывала в этой моей работе никогда, интуитивно, видимо, надеясь, что ничего не должно со мной случиться, провала не должно быть.
В молодости я была очень эмоциональной, хотя вряд ли утратила эту черту и теперь. Эта эмоциональность меня иногда и подводила. У меня на связи была женщина, сын которой сидел в тюрьме в другой стране (приговорен был к двадцати годам). Попал он в тюрьму, выполняя наше задание, и просидел уже к тому времени лет тринадцать.
Мать его при встрече со мной все взывала к нашей совести, настойчиво требовала принятия мер к его освобождению, взывала к моим материнским чувствам, хотя от меня, разумеется, ничего не зависело. Когда она начинала плакать, вместе с ней плакала и я.