Как ученый-историк я осознаю огромную значимость вклада А. М. Гуревича в депо победы нашего народа над фашизмом, поскольку роль этого человека в отечественной разведке была не меньшей, чем роль Абеля или Зорге.
O A. М. Гуревиче за рубежом написаны десятки книг и статей. Его подвиги не вызывают сомнений, но они так и не оценены государством, сумевшим вместо признательности лишь искалечить ему жизнь.
Мне, российскому офицеру и гражданину, больно и стыдно за свою страну, которая не желает чтить своих героев.
Я родился через 10 лет после разгрома фашизма. Мне хочется верить, что сейчас, в канун 50-летия Великой Победы, справедливость может восторжествовать.
Убедительно прошу Вас дать указание о рассмотрении соответствующими органами вопроса о награждении этого выдающегося человека.
Уверен, что Анатолий Маркович Гуревич достоин присвоения высокого звания Героя России. Если не он, то кто же тогда достоин?!
Честь имею
С. Н. Полторак
подполковник,
доктор исторических наук, профессор
10 марта 1995 года
г. Санкт-Петербург
А дальше началась обычная волокита. Я получал вежливые и сухие письма из администрации президента страны, из управления кадров Минобороны России. В конце концов мое письмо было передано в Главразведупр, а это почтенное заведение, как известно, следов не оставляет: письменного ответа мне решили не давать. Демократичней и, что особенно ценно, безответственней, было поручить начальнику местного разведуправления по-отечески побеседовать с излишне энергичным офицером, да и отпустить его с миром.
...Вот почему июньским вечером в назначенное время я стоял у входа в незнакомое мне до сих пор учреждение. Встретил меня подтянутый полковник с чуть усталым лицом.
От него веяло неподдельной интеллигентностью. За сдержанностью угадывались прекрасное воспитание и ум. В сознании ни с того, ни с сего мелькнуло: «Похож на “адъютанта его превосходительства”».
Представившись, полковник вежливо попросил меня предъявить документы, после чего мы направились в приемную хозяина дома. Вокруг царила привычная военная обстановка: никаких признаков чего-то особенного, отличавшего это управление от многих других, хорошо мне знакомых.
Полковник вошел в кабинет и через секунду пригласил меня проследовать за ним. В небольшом кабинете с высоким потолком за столом сидел генерал лет пятидесяти. Лицо простое и открытое, но в нем угадывались воля, напористость и какая-то нарочитая хитринка.
Разговор пересказу не поддается. Начальник разведупра был чем-то похож на бравого вояку из нежно мною любимого фильма «Здравствуйте, я ваша тетя!». Так и казалось, что он сейчас воскликнет что-нибудь вроде: «Я старый солдат, мадам. Я не знаю слов любви». Правда, мадам в кабинете не было – были лишь генерал, неспешно потягивающий чаек из массивной кружки, подтянутый полковник и я.
Разговор был, что называется, по душам. Откуда я знаю Кента? Чем он так знаменит? В ответ на мои слова – искреннее удивление и простоватая улыбка. Только, когда раздавались телефонные звонки, губы генерала сжимались в узкую жесткую полоску, а короткие отрывистые фразы невольно давали понять, почему именно он, Александр Федотович Торошин[1], а не кто-то другой, стал хозяином этого кабинета.
Обстановка беседы была доброжелательной, внешне непринужденной и совершенно бестолковой. Понимая всю ее нелепость и никчемность, я испытывал чувство неловкости перед этим очень занятым человеком: он тратил на беседу ни о чем свое, быть может, важное время. Мы все понимали, что это формальность, все отбывали время и тяготились им.
Наконец генерал зачитал мне документ, в котором было немало диковин. В нем говорилось со ссылкой на Уставы Вооруженных Сил России, что я, не являясь командиром части, где служил офицер в отставке А. М. Гуревич, не имею права представлять его к правительственной награде.
– Боже, что за чушь, – мелькнуло у меня в сознании. – Какая неуклюжая отписка. Неужели «отписчики» в Главразведупре столь неповоротливы и бесталанны?
– Далее, – продолжал читать генерал, – материалы личного дела бывшего сотрудника органов военной разведки А. М. Гуревича не дают основания для представления его к званию Героя России...
И вдруг резкий вопрос в мою сторону:
– Вы верите в то, что это заключение Главного разведуправления правильно?
Вздрагиваю от неожиданно навалившейся резкости:
– Нет, не верю...
Минут через пятнадцать, уже в другом кабинете, меня попросили расписаться под протоколом только что завершившейся беседы.
Вскоре я вышел на улицу, поближе к свету, теплу и покою. Но покоя не было. Ощущение пустоты, как анестезия, спасало от душевной боли. Эта боль, горечь навалились позже, уже ночью, когда я ерзал под одеялом, пытаясь уснуть. Я мучился от чужой черствости, от собственного бессилия воздать по заслугам человеку, заступившемуся за меня и за миллионы таких, как я, еще за долгие годы до нашего рождения.
Вот тогда, в ту бессонную ночь, и появилось непреодолимое желание взяться за эту книгу.
С той поры прошло семь лет. Многое изменилось в моей жизни. Стал полковником запаса, написал много других работ, в том числе и по совершенно иным сюжетам. Но история Кента, как говорится, не отпускает. Не перестаю поражаться мужеству этого человека.
Он и сейчас юношеской любовью любит свою Россию, страну, бывшую к нему столь жестокой, и остающуюся безразличной к выдающемуся подвигу этого советского военного разведчика.
Глава I. ШПИОН В КВАДРАТНОЙ КЕПКЕ
Человек был и будет всегда
самым любопытным явлением
для человека.
Плохих разведчиков не бывает. Их не бывает, как не бывало в Древнем Риме плохих гладиаторов: на подготовку неперспективных просто не тратили время. Брали только лучших. Худшие из лучших вскоре погибали. Оставались хорошие, очень хорошие и выдающиеся. Последних было мало.
Работа разведчика не во всем сродни гладиаторской. И если в бою у гладиатора была главная цель – выжить, то у разведчиков все куда сложнее. Но и среди них были во все времена профессионалы разного уровня.
Разведчик, о котором пойдет речь в этой книге, без всяких натяжек относится к той немногочисленной категории, которую, как в авиации, именуют асами. Сейчас в обиходе новое слово – суперагент. Что ж, разведчика, о работе которого знали Гитлер и Сталин, которого лично допрашивал Мюллер и Абакумов, которому целые страницы своих знаменитых мемуаров посвятил сам Вальтер Шелленберг, можно назвать и так. А начиналось все очень просто...
25 октября (7 ноября) 1913 года в Харькове в семье провизора – владельца небольшой аптеки – родился долгожданный сын. Он был в семье поздним ребенком. Его отец Марк Осипович женился лет тридцати пяти. Сначала на свет появилась старшая сестра Анна, а уже спустя восемь лет – он, Анатолий.
Это была во многом обычная еврейская семья, каких много: тихая, дружная, сплоченная душевным единством, взаимным теплом и многолетней привычкой к труду. При советской власти, когда частная собственность стала делом обременительным, Марк Осипович сначала работал в отделе здравоохранения Южной железной дороги в должности фармацевта, а позже, уже в Ленинграде, стал работать провизором в аптеке на улице Пестеля, а потом на парфюмерной фабрике. Больше всего маленькому сыну запомнились не столько его натруженные руки, сколько запахи – ни с чем не сравнимая гамма запахов множества духов и одеколонов. Они были чем-то сродни радуге в представлении слепого: от отца пахло счастьем. И это было справедливо.