— Готов, Серёга? — спросил Белышев, кладя руку на плечо Захарова.
— А раньше? — ответил Захаров любимой прибауткой.
— Гляди в оба. На подходе к мосту будь осторожней. Я буду на баке у носового. Если обстреляют, пускай ракету в направлении, откуда ведут огонь. Тогда мы ударим. Ну, будь здоров.
Они крепко сжали друг другу руки. Много соли было съедено вместе в это горячее времечко. И вот весёлый, лихой парень, товарищ и друг, шёл на тяжёлое дело за всех, где его могла свалить в ледяную невскую воду белая пуля.
У Белышева защекотало в носу. Он быстро отошёл от трапа. Шлюпка отделилась от борта и беззвучно ушла в темноту. Комиссар прошёл на полубак. Длинный ствол носовой шестидюймовки, задравшись, смотрел в чернильное небо. Чуть различимые в темноте силуэты орудийного расчёта жались друг к другу. Ночь дышала тревогой. Белышев прошёл к гюйсштоку. Неразличимая пустыня воды глухо шепталась перед ним. За ней лежал город, чудовищно огромный, плоский, притаившийся. Город лощёных проспектов, дворцов, город гвардейских шинелей с бобровым воротниками, город министерских карет и банкирских автомобилей. Город, вход в который был свободен для породистых собак и закрыт для нижних чинов. Белышев чувствовал, как этот город дышит ему в лицо всей своей гнилью и проказой. Этот город нужно было уничтожить, чтобы на месте его создать новый — здоровый, ясный, солнечный, широко открытый ветрам и людям.
Набережные были темны. Фонари не горели. Зыбкие и смутные тени передвигались за гранитными парапетами. Вдалеке, очевидно с петропавловских верков, полосовал сырую мглу бледно-синий меч прожектора. Он то взлетал ввысь, то рушился на воду, и тогда впереди проступали чёткие разлёты мостовых арок и вода стекленела, светясь.
Шаги сзади оторвали Белышева от созерцания. Он оглянулся. Член судового комитета Белоусов торопливо подошёл к нему.
— Сейчас захватил в машинном кубрике эсеровского гада Лещенко. Разводил агитацию.
— Где? — спросил Белышев, срываясь.
— Не беспокойся. Забрали и засунули в канатный ящик. Пусть там тросам проповедует.
— Смотрите вовсю. Чтоб не выкинули какой-нибудь пакости, — сурово сказал Белышев.
— Комиссар, шлюпка возвращается, — доложил сигнальщик, острые глаза которого увидели в ночной черноте слабые очертания маленькой скорлупки.
— Ну хорошо… А то уж я боялся за Серёгу, — мягко и ласково сказал комиссар и направился к трапу.
Со взятой у Захарова картой промера фарватера, влажной от дождевой воды и речной сырости, Белышев вернулся в кают-компанию. Едва взглянув на офицеров, комиссар понял: за время его отсутствия в кают-компании произошли какие-то события и офицерское настроение сильно изменилось. Офицеры уже не были похожи на кур, долго мокших под осенним ливнем. Они выпрямились, подтянулись, и в них чувствовалась какая-то решимость. Казалось, они опять стали военными.
Это удивило и встревожило комиссара. Но, не давая понять, что он обеспокоился переменой, Белышев спокойно направился прямо к командиру и положил на стол перед ним карту.
На промокшей бумаге лиловели сложные зигзаги химического карандаша, которым Захаров прочертил линию благоприятных глубин.
— Вот, — сказал Белышев, — фарватер есть! Не ахти какой приятный, конечно. Можно сказать, не фарватер, а гадючий хвост. Ишь как крутится. Но, между прочим, по всей провехованной линии имеем от двадцати до двадцати трёх футов. Значит, пройти вполне возможно, и ещё под килем хватит. В старое время штурмана друг другу полдюйма под килем желали, а у нас просто раздолье. С хорошим рулевым вывернемся. Начинайте съёмку.
— Офицеры имели возможность обсудить положение и уполномочили меня сообщить…
Тут командир захлебнулся словом и замолчал. Белышев с усмешкой смотрел на его пляшущие по скатерти пальцы.
— Ну, что же господа офицеры надумали?
Командир вскинул голову, как будто его ударили кулаком под челюсть. Мгновенно покраснев до шеи и стараясь смело смотреть в глаза Белышеву, он сказал:
— Поскольку мы понимаем, что перевод крейсера к мосту является одним из актов намеченного политическими партиями плана захвата власти, офицеры крейсера, готовые в любое время выполнить свой боевой долг в отношении внешнего врага, считают себя не вправе вмешиваться в политическую борьбу внутри России. Поэтому… вследствии этого мы… — командир начал запинаться, — мы заявляем, что в этой борьбе мы соблюдаем нейтралитет…
— Так… так… — сказал Белышев беззлобно, кивая головой, и командир покраснел ещё гуще.
— Мы ни за какую политическую партию… Мы за Россию… Мы против большевиков тоже выступать не будем…