Синюхин с недоумением поглядел на нее.
— И не только не видела его, а считала, что и в живых его нет, — слезы показались в уголках ее глаз.
— Скажи пожалуйста! — Синюхин сокрушенно покачал головой.
В тамбур вагона вошел раненый, неуверенно поставил ногу на ступеньку.
— Осторожней, — подбежала к нему Зоя. — Давайте-ка я вам помогу. Куда это вы собрались? Ведь поезд пойдет скоро.
— Подышать, сестричка, вольным воздухом захотелось, — улыбнулся раненый. — Я здесь только возле вагона поброжу.
Зоя помогла ему спуститься.
— Скользко очень, не упадите, — проводила она его взглядом. — Состав формировался в тылу, — пояснила она Синюхину, — сейчас направляется в Москву, несколько больных везем на консультацию.
«Видать, очень хорошая, — подумал Синюхин, и как раз под пару нашему лейтенанту. Про все это я ему доложу».
И в санитарном поезде и в госпитале Зоя была общей любимицей. Даже ночью, не в свое дежурство, приходила к тяжелораненым. Она привлекала к себе спокойствием, внимательностью, какой-то трогательной заботой, с которой выхаживала даже самых безнадежных. Вчера, в Горьком, куда уже совсем под вечер пришел санитарный поезд, Зоя встретилась с одним из своих знакомых. В буфете — она побежала с другими сестрами за папиросами для раненых — столкнулась с высоким человеком на костылях. Обескровленное лицо, ввалившиеся глаза говорили о только что перенесенном тяжелом ранении. Рядом стояла молодая женщина в деревенском полушубке. Увидев Зою, раненый сделал к ней движение и чуть не упал.
— Зоя Михайловна! — хрипло крикнул он, протискиваясь к буфету. — Не узнаете?
— Шебанцев! — воскликнула Зоя. Вспомнились долгие ночи у постели умирающего, слезы от бессилия помочь ему, страх, когда он впадал в забытье, — все припомнилось. Да, это он, Василий Шебанцев, стоял перед ней. Один из многих «безнадежных», прошедших через ее палату.
— Выходили меня, спасли! — взволнованно говорил Шебанцев.
— Четверым ребятам отца вернули, — добавила женщина, гладя рукав Зоиного ватника.
— Не я — доктора.
— Кабы не ваша забота, Зоя Михайловна, не выжить бы мне…
Почему-то эта сцена неожиданно всплыла в памяти.
…Зоя, чуть склонив голову набок, снизу вверх взглянула на Синюхина. Он достал кисет с табаком и не спеша закурил, лицо его было очень спокойным.
— А вы как сюда попали? — спросила Зоя.
— Я в госпитале… Отсюда до него километров семь. — Завтра на комиссию, да и на фронт.
— На Карельский?! Наверное, увидите лейтенанта Марина?
Синюхин замялся:
— Думаю под Москву… Ну, сами знаете, наше дело солдатское — куда пошлют! А вы где же теперь?
— Была ранена, а сейчас с этим санитарным до Москвы, получила назначение на курсы усовершенствования медицинских сестер. В этом поезде раненых немного, их в Москве оставят, а поезд пойдет на фронт.
Синюхин оглядел Зою:
— Трудно вам будет, слабенькая вы…
— Ничего, поправлюсь, — Зоя улыбнулась. — А кому сейчас легко? — Она пожала плечами. — Мама мне из Сибири пишет — там с эвакуированным заводом — работают они дни и ночи, забыли, что такое отдых.
— А ранение у вас какое было? — задал Синюхин вопрос и пояснил: — Это я на случай спрашиваю, ежели придется товарища лейтенанта повидать.
— Ранение у меня тяжелое было, в брюшную полость. — Зоя опять подняла голову и взглянула на Синюхина: — Я все-таки напишу письмо, хоть коротенькое. Если не попадете на Карельский, опустите в почтовый ящик.
— Что ж, напишите, я обожду.
Зоя поднялась в вагон. Синюхин подошел к прогуливающемуся по перрону раненому.
— Это зачем же вас в Москву везут?
— Профессору показывать. В Москве тот профессор остался, не захотел выезжать… Нерв у меня какой-то перебит, поэтому и двигаюсь плохо. Он, говорят, хорошо этот нерв сшивает… Трое нас таких к нему едет.
Синюхин стал подробно расспрашивать о Калининском фронте, откуда был раненый, и решение ехать в Москву еще более окрепло. Прошел комендант поезда, предупреждая об отправлении. Синюхин помог раненому подняться в вагон.
— Вот, пожалуйста, — протянула Зоя с площадки письмо. Глаза девушки выражали горячую просьбу.