Обхватив бойца одной рукой, он почти понес его дальше.
Санрота находилась в лощине, окруженной лесом. Две парусиновые палатки тщательно замаскированы хвойными деревцами. В одной помещалась операционная, в другой эвакоотдел.
Из операционной вышла худенькая, чуть выше среднего роста, медицинская сестра с открытым взглядом и полными яркими губами.
Сима только что сменилась с дежурства. Нелегкими были эти несколько последних суток — с передовых все привозили раненых, здесь их перевязывали, оказывали необходимую срочную хирургическую помощь и отправляли дальше.
Перед палаткой раскинулся сосновый лес. Справа он оканчивался у небольшой покатой равнины, слева тянулся далеко, до самого горизонта. В прозрачном воздухе отчетливо было видно, как горело на равнине несколько домов. Их никто не тушил. Изредка над санитарными палатками со свистом проносился снаряд и с грохотом разрывался в глубине леса.
Сима долго смотрела на пожар, потом перевела взгляд на дорогу: очень высокий, широкоплечий лейтенант, согнувшись, нес бойца с безжизненно повисшими руками. Что-то очень знакомое было в фигуре лейтенанта. А когда он, подойдя к палатке, весь багровый, с запекшейся на щеке кровью, тяжело дыша, спросил: «Куда, сестрица, раненого положить?» — Сима сразу узнала богатыря-пограничника, в которого когда-то чуточку была влюблена. Откинув брезент у входа, прошла первой в операционную, взволнованная неожиданной встречей.
Подошедшие сестра и санитар помогли раздеть Макаренко.
— Кладите его сюда, — показала Сима на операционный стол. — Наверное, друг ваш?
Обеспокоенный ранением Макаренко, Синюхин не сводил с него глаз. Сняв ушанку, вытер платком лицо, шею и, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Хороший боец — всегда друг. Таких друзей у меня полный взвод. Вы уж, сестрица, постарайтесь, чтобы поскорей наш Макаренко в строй вернулся. Обидно ведь ему — до Берлина рукой подать, а его еще в тыл отправят.
— Это правда, обидно, — согласилась Сима, осматривая ногу раненого.
Очнувшийся Макаренко, превозмогая боль, попросил:
— Сестрица, не задерживайте с перевязкой. Я с товарищем гвардии лейтенантом и пойду в часть.
— Ранение у вас серьезное, едва ли вы сможете пойти, — покачала головой Сима. — Лида, вызови товарища майора, — попросила она дежурную сестру и, повернувшись к Синюхину, пояснила: — Начальника санроты, хирурга. А у вас что с рукой? Да и лицо поранено!
— У меня-то совсем пустяки, — махнул рукой Синюхин, все еще не отрывая взгляд от Макаренко:
— Вы все говорите «пустяки». Чуть что — начинаете рапорты подавать об отправке на передовую… Тоже ведь в госпитале нуждаетесь.
Возмущенный Синюхин резко повернулся:
— Что это вы? Да разве можно сейчас в госпиталь? До Берлина-то уж я дойду! Нет такой силы, чтобы назад меня повернула… — он вдруг остановился, удивленно приподнял брови.
— Товарищ Семенова! Серафима Алексеевна!
— Узнали?
— Как же не узнать… Ведь я вас как ругал в душе, когда вы мой рапорт задержали, — чистосердечно признался Синюхин.
Семенова рассмеялась:
— Спасибо за откровенность. Я передала тогда ваш рапорт; да ведь не вы одни просили о досрочной выписке, почти половина раненых.
«А она хорошая, зря я обижался на нее… Как изменилась к лучшему… И награды имеет»… — мелькали у Синюхина мысли.
Сима, оставив Макаренко на попечение дежурной сестры и санитара, позвала Синюхина:
— Идемте в соседнюю палатку, перевяжу вам руку. Сейчас дежурный врач к вашему бойцу придет.
Синюхин зашел в палатку эвакоотдела. На столе лежала кем-то начатая запись последних событий. Синюхин прочел:
«В боях за 20 декабря взято в плен 1490 немецких и венгерских солдат и офицеров, подбито и уничтожено 49 немецких танков. В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбито 27 самолетов противника…»
— Жалко, что про наш фронт ничего нет, — проговорил Синюхин, дочитав до конца сводку.
— Что вы сказали? — Сима готовила бинты и не расслышала реплики Синюхина.
— О нашем бы фронте такую сводку. Мы тут немало городов освободили, а сколько фашистов уничтожили и забрали — не сосчитать.
— Я когда увидела вас — глазам не поверила, — говорила Сима, осматривая руку Синюхина. — Прострел выше кисти. Придется показать товарищу майору, — проговорила она, обрабатывая рану. — Боюсь, положат вас в госпиталь.
— Как это положат, когда до Берлина…
— Ну и голосище у вас… — перебила его Сима, — не кричите, придет врач, ему и скажете.