Договору с русскими о ненападении в штабе Йодля никто не придавал значения — он был одним из ходов немецкой дипломатии… Тогда же был намечен план наступления на Мурманск. Все это хранилось в строжайшей тайне. И вдруг об этом говорит какой-то рядовой офицер… Все-таки надо будет узнать, от кого он слышал о «Голубом песце» и что известно ему еще.
Блюммер встал, подошел к двери и быстро распахнул ее. В соседнем помещении сидел дежурный. При появлении начальника он вскочил. Блюммер что-то коротко приказал — что именно, Шварц не расслышал — и, плотно прикрыв дверь, вернулся.
Если бы Блюммер был также глуп и болтлив, как Шварц, то поспешил бы рассказать и о предпринятых в прошлом году немецким штабом разведывательных поездках вдоль финско-русской границы, и о финских укреплениях на границе… В этих поездках Блюммер сопровождал немецких генералов… Тогда еще было установлено, что наступление на Кестеньгу наиболее удобно из района Куусамо, а на Кандалакшу — из Кемиярви. Потом, гораздо позднее, возник оперативный план «Голубой песец», предварительный план нападения на Мурманскую железную дорогу из района Куусамо — Рованиеми — Петсамо. Может быть, этот осел Шварц просто хочет показать свою близость к генеральному штабу? Или удивить своею осведомленностью? Однако надо заставить его рассказать, что ему еще известно.
Блюммер остановился перед Шварцем и, скривив губы, небрежно сказал:
— Для меня это не новость, Конрад. Я сопровождал генерала Бушенхагена во время его поездки по Финляндии…
Красивые глаза Шварца уставились на Блюммера:
— Ты был с Бушенхагеном?! Тогда ты знаешь больше меня, — со вздохом признался он.
Блюммер сощурил глаза:
— Послушай, Конрад, лучшее, что можно тебе посоветовать, — это забыть названия всех секретных шифров.
Шварц съежился, лицо покрылось красными пятнами.
— Отто, я тебе, как другу, только тебе одному… — зашептал он. — В штабе ведь об этом почти открыто…
— Врешь! Об этом не могут говорить. Ты подслушал.
Шварц вскочил, возмущенно пожал плечами, открыл рот, но не сказал ни слова. «Ничего он не знает!» — подумал Блюммер.
Наступила пауза.
— Послушай, Отто, — заговорил совершенно другим тоном Шварц, — что, здесь у русских большие силы?
— Наоборот, они все, что могли, перебросили к Ленинграду, — с деланным равнодушием произнес Блюммер.
— Это им не поможет! — безапелляционно заявил Шварц. — Фюрер решил сравнять Ленинград с землей. Правда, на этот город претендуют финны…
Блюммер презрительно оттопырил губы, как бы говоря: «Мало ли на что они претендуют».
— Все-таки скажи мне, Отто, — не унимался Шварц, — почему мы не продвигаемся? Ведь мы несем здесь, сидя на месте, громадные потери.
— Поближе узнаешь русских — сам поймешь. Фанатики!.. Сейчас для допроса приведут партизанку.
— Которая убила двоих и нескольких ранила?
— Да. Завтра тебе придется допрашивать ее самому, а сегодня разреши мне в последний раз.
— Что она говорила на допросах?
— Ничего. Молчит.
Шварц бросил в топившийся камин недокуренную сигарету:
— Интересно! — сквозь зубы процедил он.
В землянку ввели Сашу. Лицо ее было похоже на маску: распухшее, изуродованное. Только глаза светились, смотрели на Блюммера в упор.
Уже в течение шести дней допрашивает ее этот немец. Ее морят голодом, бьют, держат в нетопленном помещении. Теплые брюки и ватник у нее отобрали. Изодранная кофта и короткая, такая же рваная, юбка не защищают от холода. Но она молчит.
В тот вечер, когда Сашу привезли, она очнулась в землянке. После перевязки ее накормили и оставили в покое. Сначала она не знала, что и подумать, но на второй день все стало ясным — боялись: не умерла бы до допроса.
Блюммер поднял голову и спросил по-русски:
— Вы отвечать будете?
— Спрашивайте, — услышал он от Саши за шесть дней первое слово. Блюммер оживился. Переводчик и конвоир с любопытством повернули головы. Шварц нетерпеливо подозвал к себе переводчика.
— Почему вы молчали? Зачем так долго упрямились? — чуть улыбаясь, спросил Блюммер. Он выговаривал слова правильно, без малейшего акцента. — Вы избежали бы многих неприятностей…