Приготовившись к прыжку, Чаркин ждет. Солдат подошел ближе, посмотрел в сторону леса…
Одним прыжком Чаркин подскочил к нему, нанес удар…
По тянувшимся к отлично замаскированной землянке проводам, по стоявшему у входа часовому Марин безошибочно определил — штаб.
Часовой топтался на месте, похлопывая ногой об ногу, потирая озябшие руки. «Давно стоит, скоро должна быть смена…» — подумал Марин и жестом приказал лежавшему рядом бойцу бесшумно снять часового.
С беспокойством, все чаще и чаще поглядывал Марин на светлевшее небо, на все отчетливее вырисовывающиеся на его фоне деревья. Наступало утро. По кустарникам со своей группой подобрался к штабу.
Неожиданно в дверях землянки показался высокий немецкий офицер. На ходу он обернулся и, что-то сказав в землянку, громко захохотал. Его смех смешался с грохотом выстрела, и Марин с пистолетом бросился к нему.
Офицер, упав на колено, уперся одной рукой в снег, другой пытался вытащить револьвер. К нему на помощь уже выскочили двое без шапок, в расстегнутых мундирах. Прозвучало несколько выстрелов — немцы упали.
Справа, из-за дерева застучал автомат. Один из пограничников со стоном опустился на снег. Марин бросил в автоматчика гранату. Взрыв — и стрельба прекратилась.
У порога штаба все стихло. Ни звука не доносилось из землянки. Марин вошел в открытую дверь, замахнулся гранатой, но так и остановился с поднятой рукой: в отлично обставленной землянке на полу, около полированного кресла-качалки неподвижно лежала женщина. Белокурые волосы закрывали ее лицо. Сквозь изорванную одежду виднелось тело, все в ссадинах и кровоподтеках.
Марин быстро подошел к ней и отбросил волосы. Покрытое кровью, распухшее, в багровых синяках, лицо поразило его.
— Топпоева! — воскликнул он и обернулся к вбежавшим бойцам. — Помогите поднять…
Сашу положили на стол, прикрыли плащ-палаткой. Она лежала все так же неподвижно, а Марину все казалось — палатка шевелится.
Невозможно было смириться с мыслью, что эта молодая, такая смелая женщина мертва. На одну секунду напомнила она Марину другую — тоненькую и хрупкую, но тоже смелую, решительную.
Короткий обыск в землянке. В руках Марина важные документы. Можно уходить… Он приказал вынести Сашу.
— Мы ее похороним в отряде, — это партизанка, — негромко проговорил он. — Поджигайте все и выходите.
Рассветало. Марин стоял недалеко от землянки, из которой сквозь щели начинал просачиваться дым, и смотрел, как бойцы укладывали Сашу Топпоеву в санитарную лодку. Бережно подложили ей под голову взятую в землянке подушку, укутали шерстяным одеялом, снова прикрыли плащ-палаткой.
«Зачем это они? — спросил себя Марин. — Ей теперь все равно, будет ли она в теплом…»
Пленный офицер и два раненых пограничника с тремя бойцами были отправлены к Иванову. Один из бойцов тащил лодку-сани с укутанной в одеяло Сашей.
«Почему так тихо у Чаркина?» — с беспокойством подумал Марин, оглянувшись в сторону складов. И в ту же секунду раздался грохот, к небу взвился столб пламени. Огонь сразу охватил склады. С другой стороны донеслась отрывистая немецкая команда, застучали беспорядочно пулеметные и автоматные очереди…
Перестрелка длилась минут десять. Немцы не шли на сближение, продолжали обстрел.
— Склады взорваны, товарищ старший лейтенант, потерь нет, — услышал Марин голос Чаркина.
Марин приказал отходить…
Доклад Марина Усаченко слушал, покачивая коротко остриженной головой.
— Некому было драться там… — усмехнулся он. — Охрана там совсем небольшая. В тот день, когда вы взорвали склад, привезли только первую партию боеприпасов. Я допросил этого… — он взглянул на лежавший перед ним исписанный лист бумаги, — Шварца, лейтенанта. Сволочь порядочная. Это он потопил пароход с детьми в Паданах.
Утомленный, рассеянный стоял Марин перед Усаченко. Тот заметил его состояние.
— Ладно, иди отдыхай. Завтра доложишь подробнее. Молодцы ребята! Ну иди, иди!
Когда Марин был у двери, Усаченко сказал ему:
— Я уже познакомился с частью захваченных документов, должен сказать: партизанка эта — герой. Читал протокол допроса. Буду ходатайствовать о награждении.
— Топпоева она, Андрея Топпоева жена, — почти не разжимая губ, проговорил Марин.
— Знаю. Пришла в себя теперь, — отрываясь от бумаг, подтвердил полковник.
— Она жива? — глаза Марина широко раскрылись.