ЭПИЗОД ВТОРОЙ
Недавно присланный к нам в разведроту младший лейтенант Руссаков с группой разведчиков вот уже второй день вел наблюдение из наших траншей за участком обороны противника, на котором собирался произвести ночной поиск.
Мне же хотелось самому посмотреть на то место и убедиться в правильности его выбора; Руссаков хорошо себя показал в недавно проведенной засаде, которую мы устроили на нейтралке, на месте гибели нашего командира взвода лейтенанта Лысенко, но проверить новичка не мешало… Так вот, мы прошли через огневые позиции наших пушкарей и возле густых кустов орешника спустились в глубокий ход сообщения. По нему вышли в окопы первого полка нашей дивизии и двинулись вправо, в сторону третьего полка, на участке обороны которого и вел наблюдение Руссаков.
Пройдя по окопам километра полтора, на самом стыке участков обороны первого и второго полков, мы наткнулись на группу офицеров, что-то поочередно разглядывавших в бинокль на нейтралке. Среди них стоял капитан Носов, комбат второго полка.
Он обернулся в нашу сторону:
— Здорово, Вьюгин! Чертовщина на нейтралке произошла. Понимаешь, сегодня ночью фрицы вдруг переполошились и начали бить по ней. Светили ракетами, стреляли из пулеметов, автоматов, минометов часа два сряду! А после стрельбы из-под их проволочных заграждений временами стали доноситься до нас крики. Кричал человек, просил помощи по-русски. Мы подумали, это вас черт занес туда, к немецкой проволоке! Позвонили в щтадив, доложили. Оказалось, что сегодня ночью никто из наших разведчиков — ни дивизионных, ни полковых — на нейтралку не лазил. Из штадива позвонили в корпус, а те в армию. Никаких разведгрупп никто никуда не посылал. К утру крики затихли. А сейчас, днем, и вовсе никто не кричит. Видно, хотели немцы подманить нас криком, чтобы нашего «языка» взять. Мы уже целый час поочередно смотрим на то место, откуда доносились крики. Посмотри-ка и ты, вон туда, три пальца левее кустов.
Я поднялся на земляную ступеньку окопа, приставил бинокль к глазам, стал внимательно просматривать немецкие проволочные заграждения, что находились левее показанных Носовым кустов. Там кое-где были перебиты колья, на которые натягивалась колючая проволока, и она местами обвисла, но линия заграждения не порвана.
Ни под проволокой, ни за нею ничего не видно. Я сошел со ступенек и, желая проверить себя, передал бинокль Борину, нашему многоопытному разведчику, начавшему войну с первой минуты нападения фашистской Германии.
Он тоже долго, не отрываясь, смотрел в бинокль.
— Ничего не видно, товарищ гвардии лейтенант.
— Ну, значит, я прав, — вмешался Носов. — Ловили нас ночью фрицы.
Носов со своими офицерами пошел к себе на КП, а я с Бориным двинулся дальше.
Мы осторожно, чтобы не выдать себя немецким наблюдателям, просмотрели участок, выбранный Руссаковым, уже не по карте, а на местности, так сказать, в натуре. Место было хорошее не только для подхода, но и для отхода поисковой группы.
Понаблюдав за нейтралкой и окопами противника несколько часов, мы решили до сумерек сходить к себе в разведроту пообедать. Нам предстояло еще проследить поведение немцев вечером и ночью, изучить их режим освещения; обычно, как только темнело, они на всем протяжении фронта время от времени запускали осветительные ракеты над нейтральной полосой. Промежутки между каждой ракетой были везде разные. Эти промежутки, да и места, откуда запускались ракеты, требовалось точно знать.
Уже стемнело, когда я с Бориным, а за нами Руссаков со своей, группой пошли в роту. Проходя по окопам, мы подошли к тому месту, с которого комбат Носов показывал нам в бинокль немецкие заграждения. Там снова скопились наши солдаты. Я спросил одного — в чем дело. Он показал на нейтралку:
— А вы послушайте!
Я стал прислушиваться… — В минуты затишья между буханьем вражеских пушек, именно с того места, на которое мне днем показывал капитан Носов, неслись приглушенные расстоянием крики: «Братцы, ну люди вы или нет? Помогите же! Слышите меня? Ребята, я свой, помогите!» Голос замолкал на некоторое время, будто человек ждал ответа.
Через пять-десять минут крики повторялись. Но вот что было действительно странно: немцы, всегда обстреливавшие любой подозрительный шорох, возникавший на нейтралке, молчали. Не освещали они почему-то участок ракетами, не запускали их чаще, чем обычно.
Мы хорошо понимали, что не мог человек тяжело раненный так долго кричать, звать к себе, где-то хорониться незамеченный на нейтралке. Если были силы для крика, то почему не полз к своим.