— Нет. Не нужно заходить. Ее не будет уже по этому адресу.
— А если все пять дней не будет горшков с цветами на окнах?
— Значит, заходить нельзя. И придется возвращаться ни с чем. Но так не произойдет. К ней могут заходить посторонние на час, два, не больше, и в это время цветов не будет. Вообще же она ждет людей от нас.
— Вы располагаете своим разведбатом, а поручаете это задание нам, дивизионным разведчикам? — вдруг спросил Ярцев.
— Мда… — несколько замялся Анисимов, — Город, куда нужно пробраться, находится ближе к вашей дивизии. Раз, — загнул палец на своей руке Анисимов. — У вас самое удобное место для перехода линии фронта — лесистые массивы в тылу врага на пути вашего передвижения к городу. Это два. Вы до мельчайших подробностей знаете свою нейтральную полосу и не хуже вражескую оборону. Это три.
Откозыряв начальству, мы ушли. По дороге я думал о том, что генерал Анисимов упорно называл Марию Ивановну «наш человек», но не агентом, не разведчиком. Это давало основание предположить, что она была «связной».
Ярцев взял с собой только двух разведчиков — Авдеенкова и Грачева. То, что он брал с собой Авдеенкова, никого не удивило. Авдеенков воевал с первых дней войны, справедливо считался одним из лучших наших разведчиков, сам ходил старшим разведгруппы. А вот в отношении Грачева у нас мнения расходились. Ярцев отдавал дань не мастерству разведчика, а личной симпатии, дружбе с ним. Попал к нам Грачев недавно, месяца три назад, и вот как.
Я пришел к прибывшему в нашу дивизию пополнению в надежде подобрать в разведроту хотя бы одного-двух разведчиков. Но увы, как, впрочем, уже не первый раз, их среди прибывших не оказалось. Раздосадованный этим обстоятельством, я было уже повернул обратно, когда ко мне обратился солдат:
— Товарищ гвардии капитан, возьмите меня в разведку! Я не разведчик, но даю вам слово, что освою дело, а если не смогу, уйду в пехоту.
Я внимательно посмотрел на него. Передо мной стоял ниже среднего роста, крепко сбитый, подтянутый солдат с шинелью, не перекинутой на руку, как у других, а с аккуратной скаткой. Из-под сдвинутой набок пилотки виднелись коротко остриженные, очень темные волосы. На меня просительно смотрели необычайно голубые, чистые, как у девушки, глаза.
То ли несоответствие нашему обычному представлению — голубые глаза у брюнета — удивило меня, то ли его простодушно-наивный взгляд, то ли что-то еще, но я спросил:
— А раньше где воевали?
— Я летчик-штурмовик, да вот угодил в штрафной батальон, но не отвоевал в нем положенный срок. Заболел. После госпиталя меня вместо штрафбата направили сюда, на фронт, доотбыть оставшиеся два месяца на передовой. Возьмите меня на это время, не пожалеете.
— А за что в штрафбат угодили?
— За чепуху в общем.
— За чепуху не бывает… Я должен знать…
Мы отошли в сторонку, и он начал рассказывать о себе:
— Родился в Москве, среднюю школу окончил в Саратове, туда родители эвакуировались вместе с заводом осенью сорок первого года. После окончания школы попросился на фронт, но меня направили в авиационное училище в Красный Кут. Оттуда попал на фронт в штурмовую авиацию. Воевал на Северо-Западном, Волховском, Ленинградском фронтах. Все летчики нашей эскадрильи поехали на Урал за новыми самолетами. В течение двух недель мы освоили на заводе вождение этих самолетов, на фронт перегоняли их летом.
Прилетели мы на аэродром под Москву, и я отпросился у нашего командира эскадрильи в столицу. Хотелось побывать хотя бы на своем дворе, на Первой Мещанской. Но я заторопился, не оформил увольнительную. По пути на вокзал зашел еще посмотреть на Красную площадь, как ее замаскировали. Вышел из метро, меня остановил патруль. Старшина с красной повязкой козырнул и попросил предъявить документы. Я подал удостоверение личности, он посмотрел его и говорит:
— А почему вы, товарищ лейтенант, не в своей части? Где ваше командировочное удостоверение или увольнительная?
Нет, говорю, у меня ни того, ни другого…
— Тогда пройдем к дежурному по участку.
Когда пришли, я и говорю дежурному по-дружески: «Младший лейтенант, отпускай меня скорее, а то нам улетать надо!» Я не подозревал, что этой фамильярностью оскорбил его до глубины души. Он прямо вспыхнул.
— Вместо того, чтобы по уставу, доложить, вы еще, товарищ лейтенант, позволяете себе меня «тыкать»! Выйдите! Зайдите и поприветствуйте меня, как положено!
Тут я вдруг, сам даже не знаю почему, разозлился. Это, говорю, кого мне приветствовать?! Тебя, тыловую крысу, что ли? Или твою медаль за бытовые услуги! Это я по поводу его медали прокатился. Тебе, говорю, надо встать и приветствовать мои ордена! А у меня на груди два ордена Красного Знамени и два Отечественной войны первой степени. Он закричал: «Я арестую вас сейчас!» А я выхватил пистолет и тоже заорал: «Только попробуй! Перестреляю тут всех вас!» То ли он кнопку звонка незаметно нажал, или просто на наши крики в комнату вбежал целый взвод солдат. Повалили меня, пистолет отобрали, в камеру затолкали.