Невысокий человек в военной гимнастёрке без погон, в стареньких армейских шароварах, заправленных в поношенные, но до блеска начищенные кирзовые сапоги, стоял поодаль от гостей и хозяев и, не то машинально, не то чтобы скрыть волнение, рукой обтирал и без того сияющий кожух новой машины.
Ну да, я где-то уже видел это сухое, угловатое лицо, некрасивое, но и не обыденное, изборождённое глубокими, крупными морщинами. Знакомо было не столько лицо, сколько руки этого человека, небольшие, но широкие и сильные, с короткими подвижными пальцами, уверенные и искусные рабочие руки, вот и теперь, в момент наивысшего торжества строителей, шарившие по блестящему металлическому кожуху.
Где мы с ним встречались?
На аккуратно выглаженной гимнастёрке среди других наград — ленточки двух орденов Славы. Значит, воевал он солдатом. Чёрно-изумрудная ленточка за взятие Кенигсберга указывала, что воевал он в этих местах — стало быть, на Прибалтийском, а до этого, возможно, на Калининском фронте. Видимо, там и встречались. Но когда, где? С тех пор прошло около пяти лет.
Из-под русых бровей узенькие серые глаза его смотрели умно и остро. И эти глаза, их беспокойный, зоркий взгляд тоже были знакомы. Я тихонько спросил у одного из строителей, кто это. Тот удивлённо оглянулся:
— Не знаете? Это ж Николай Харитонов, знаменитый человек, один из лучших бригадиров.
Николай Харитонов! И сразу вспомнилось тяжёлое лето 1942 года. Проливные дожди, сковавшие на дорогах всю технику. Трудное наступление на Ржев. Упорные бои на окраине, в авиационном городке, в массивных каменных домах посёлка, которые немцы превратили в укреплённый район. Вспомнилось, что четыре таких дома, лежавших параллельными прямоугольниками по одну сторону шоссе, мы звали «полковник», потому что на плане напоминали они четыре «шпалы» полковничьих петлиц тех дней, а три дома по другую сторону шоссе по той же причине звали «подполковник». «Полковник» был тогда у немцев, «подполковник» — у нас. И тут, на маленьком пространстве, на одной-единственной короткой улице, шли кровопролитнейшие бои большого напряжения.
Дрались не только за каждый дом или каждый блок — за каждую комнату в квартире, за каждую лестничную площадку. И в сводках из дивизии в штаб армии так и писали дневные итоги: «В результате ожесточённого боя на северном участке авиагородка заняты квартиры два и три в первом блоке первой шпалы «полковника».
Вот в эти-то дни и прошла по всему Калининскому фронту слава сапёра Николая Харитонова.
Он творил настоящие чудеса. Ночью с толовыми шашками, надев валенки, чтобы бесшумно ступать, тихий, как привидение, перебирался он через дорогу из «подполковника» к «полковнику», так же бесшумно и ловко закладывал в каком-нибудь уголке кишевшего врагами дома сильный фугас, зажигал шнур и исчезал, точно таял в ночи. А потом, через положенное время, раздавался взрыв, пехотинцы бросались вперёд, в пролом здания, и, пока ещё не осели облака дыма, пыли и штукатурки, пока оглушённые враги не пришли ещё в себя, занимали несколько комнат или квартиру.
Так, расчищая фугасами путь пехоте, Николай Харитонов искусной рукой делал то, что на этом участке оказалось не под силу ни авиации, ни артиллерийским батареям. Вот тогда-то в подвале одной из шпал «подполковника» и увидел я впервые этого человека с некрасивым умным лицом, с неутомимыми рабочими руками.
Сапёры спали, сломленные усталостью, скованные тяжёлым окопным сном. Из всех углов подвала нёсся разноголосый храп, наполнявший всё помещение. Воздух был такой, что пламя беспокойно дёргалось и чадило на фитиле коптилки, готовое вот-вот задохнуться и погаснуть. У самой лампочки сидел невысокий худой солдат и что-то старательно выстругивал из чурки самодельным и, очевидно, очень острым ножом. К предложению написать о нём в «Правду» он отнёсся несколько недоверчиво и рассказывать о себе вежливо отказался.
— Что обо мне писать! — сказал он, с поразительной ловкостью орудуя ножом, которому дерево поддавалось покорно, с мягким хрустом, точно это была не твёрдая слоистая ель, а тугая репа, только что вырванная с грядки. — Писать обо мне нечего, наше дело кротовое, земляное, бесшумное. Вот вы лучше о нашем снайпере Солодкове напишите: он, говорят, тридцать два фашиста срезал. Можно сказать, в одиночку — целый взвод. Вот это да! Или о разведчике Бахареве. Тоже силён солдат. О нём вон в нашей дивизионной много интересного сообщают А я что? Я, может, за всю войну и двух обойм не расстрелял. Что ж обо мне писать!