Рядом раздалось сердитое шипенье змеи. Егор вскочил и испуганно посмотрел на то место, где он только что лежал. Толя громко рассмеялся.
— Ага, испугался! — сказал он. — Ну что, похоже шиплю?
— Это ты?
— Я. Здорово?
— Здорово! А ну еще.
— А ты хочешь созвать всех змей?
— Не надо. Ну их! А ты разве знаешь змеиный язык?
— Змеиный — нет, — сознался Гномик, — а вот птичий, это я могу.
— А ну пощелкай соловьем, — попросил Егор.
И вот послышался соловьиный свист, потом соловьиные трели. Одно колено сменяло другое, и если бы Егор не знал, что это свистит Гномик, он ни за что бы не поверил.
Егор долго стоял, не решаясь нарушить очарование, а когда Гномик замолчал, Егор тихо опустился на плащ-палатку и негромко запел: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят…»
И опять вспомнился Егору полковник Сапегин среди бойцов на привале. Егор невольно с грустью сказал:
— Эх, Гномик, какой человек Максим Иванович Сапегин! Второй Чапаев!
Мальчики помолчали.
— А ты где птичьему языку научился? — спросил Егор.
Гномик в ответ залаял, как собака, которой только что наступили на хвост. На этот раз вскочил Барс. Мальчики так и покатились со смеху. Барс подошел к Гномику, принюхался и, убедившись, что его провели, обиделся, отошел в сторону и там лег.
— Где же ты научился? — не отставал от Гномика Егор. — Вот молодец! Теперь я поверю, что ты и змей берешь руками.
— А я их не боюсь! — гордо ответил Гномик. — Я и тебя научу. Меня сначала отец учил. Он в Ленинграде при Естественно-историческом музее работал: чучела делал, змей спиртовал, жучков для коллекций собирал. Из жирных гусениц выдувал всю внутренность, а оболочку сушил. Он мог и змей подзывать и заставлять их танцевать под флейту. А язык птиц как он знал! Засвистит — и рябчик летит. Чуфыкнет в кулак — и тетерев на весеннем току к нему скачет. А зимой пискнет по-мышиному — и лисица к нему бежит… Вот какой он был! Таких больше нету! — Гномик замолчал.
— Так ты охотник? — спросил Егор, чтобы отвлечь мальчика от грустных размышлений.
— Не-ет, — прошептал Гномик. — Я любил собирать жуков, бабочек, иногда ловил пичуг… Пойдешь в поле, в лес, в овраг — хорошо: солнце светит, шмели гудят, птички поют, над водой стрекозы летают… Сядешь и рисуешь… Я за жуками в любые пещеры и ямы лазил. Ни грязи, ни змей не боялся. Один раз меня ребята искали-искали, звали-звали, наконец увидели, что мои ноги из земли торчат, схватили меня за ноги и выволокли из большой норы под корнями — я туда за жуками залез. Я был тогда совсем маленький. С тех пор и прозвали меня пещерным Гномиком… А один раз я такого жука нашел! Ну никто не поверил, что это я нашел. Вот дело было! Многим ребятам, конечно, такие жучки неинтересны, они стараются, чтобы носорога или там жука-оленя выменять для коллекции, или бабочек красивых, махаонов всяких, а этот жучок был ну совсем неприметный. Я нашел его, а не знал, что за жук… Взял я определитель жуков и никак не могу найти этого жука. Бился, бился — понес его отцу. Жучок вроде обыкновенный, а оказалось, я первый открыл эту разновидность в Ленинградской области. Повезли жука в Академию наук. Меня в институт вызвали, расспрашивали. Уж я потом и старался! Все время искал новых жуков, да не успел найти — война помешала… Я и здесь ищу. Когда вырасту, энтомологом буду и художником. Они помолчали.
— Я и чучела умею делать, — сказал Гномик. — Мы с учителем зоологии штук семьдесят сделали.
— Умеешь? — с уважением спросил Егор, не ожидавший, что этот тихий мальчик — мастер на все руки.
— Да это совсем нетрудно, — ответил Гномик, — если есть формалин и мышьяковистокислый натр. Снял шкуру чулком, намазал ее изнутри раствором, а потом набил чучело соломой, чтобы зверь был как живой. Тут и проволочки разные нужны, и солома, и подставки. А то еще делают из папье-маше туловище зверя и натягивают на него снятую шкуру. Я так не умею… Недавно я сделал чучело барсука. Вот здорово получилось! Никто не верил, что это я сам сделал. Учитель подтвердил. А я сначала в Зоологическом саду зарисовал барсука, а потом сделал чучело по этому рисунку… А у тебя, Егор, папа и мама есть?
— Кет! — коротко ответил Егор и замолчал.
— У меня тоже нет. Папа в Ленинграде погиб от бомбы, а мама пропала при бомбежке нашего эшелона с эвакуированными. И я попал сюда, в детский дом. Из детдома начали брать ребят на воспитание. Пришла тетя Глаша, Глафира Николаевна, наша учительница рисования, увидела, что я рисую, поговорила со мной и спрашивает: «Хочешь, вместе будем твою маму искать? А пока будешь у меня жить». Сначала я ее боялся. Она такая высокая и, кажется, сердитая, редко улыбается. Никогда не крикнет, пальцем не тронет, а как скажет: «Тебе надо расти, доедай», — уже сыт, а еще съешь. Она заставляет меня каждый день хоть понемногу рисовать. Я даже научился рисовать масляными красками. Месяца два назад мы поехали к знакомому охотнику. Он для нашего зоологического кабинета разных птиц настрелял. Надо было снять с них шкурки с перьями. Потом мы из них шестнадцать чучел сделали. Попробовал я срисовать их красками. У мертвых птиц совсем другой, какой-то тусклый цвет перьев. Теперь попробую срисовать с натуры, живых… Егор, ты не спишь?
Егор не ответил. Его клонило ко сну. Замолчал и Гномик. Он смотрел на огромную сверкающую луну и не мог отвести от нее глаз.
— Егор, как ты думаешь, есть люди на Луне?
— Не знаю. Полковник Сапегин говорил, что на Марсе есть жизнь. Там и пустыни есть, и каналы, и деревья с красными листьями. Он говорил: «Построим огромную «катюшу» и полетим в этом снаряде на Марс». А ты бы полетел?
— С тобой бы полетел. Ты хороший!
— Хочешь, я буду тебе помогать и у нас будет так, как у меня с полковником Сапегиным?
— Хочу!
— А стрелять ты умеешь?
— Не умею.
— Я научу.
— Не надо.
— Боишься стрелять?
— Страшно… немного… Ты не смейся, это у меня после бомбежки эшелона.
V
Лунная дорожка переместилась через реку правее, и с горы подул слабый ветерок. Барс услышал вдали шаги и ткнул мордой в щеку задремавшего было Егора. Мальчик знал этот сигнал и сразу проснулся. Монотонно, как и прежде, шумела река. Егор осторожно, чтобы не разбудить Гномика, вытянул у него из-под головы свое ружье.
Донесся тихий свист. Егор ответил. Большая тень приближалась по берегу, то появляясь, то исчезая в кустах.
— Это я, Топс! — раздался вблизи приглушенный голос.
— Чего же ты свистишь? Ты бы, как разведчик, перепелкой кричал или совой.
— Так мы же не условились.
— Мало что! Отсутствие правильного взаимодействия, как говорил полковник Сапегин, губит самые лучшие военные планы. Ну как?
— Прошел я километра два вниз по течению — никакого моста. Река такая же бурная, как здесь. Переправиться вброд и думать нечего: утонем. Спугнул какого-то зверя. Он ка-а-ак зашумит — и в кусты! Ух, и зверюга! Не иначе, тигр!
Мальчики засмеялись.
— Здесь тигров нет, — вдруг отозвался Гномик.
— Вот что, тигр, давай спать, — сказал Егор, — а то скоро опять в путь.
Топс растянулся рядом. Ребята задремали.
Лунная дорожка переместилась еще правее, туда, где над рекой возвышались камни в белой пене. И опять Барс ткнул своим холодным носом щеку хозяина. Это неслышно подошел Ромка.
— Я — как разведчик в тылу врага, — возбужденно прошептал он.
Егор растолкал ребят.
— Все узнал. Есть очень важные новости, — сказал Ромка. — Гарун здесь.
— Гарун здесь? — Егор быстро вскочил. — Каким образом?
— Гарун сел верхом на кондора, тот распластал крылья и через секунду быстрее лани, быстрей… — начал Топс.
— Вот как стукну! — сказал, замахиваясь на него, Ромка.