Смотрю на часы — половина десятого. Не так и поздно. Можно спуститься в бар, мне позарез надо видеть человеческие лица, чтобы сохранить те крупицы самообладания, какие еще остались.
Достаю из чемодана сумку и выхожу на лестницу. Даже не переодеваюсь, в чем была, в том и иду. Он появляется ниоткуда, этот стремительный мужчина. Только что никого не было, а вот он уже выворачивает из лестничного пролета, сбивая меня с ног.
— Ой! — ударяюсь в самый центр его могучего торса. Хорошо не лбом, успеваю выставить ладони.
Меня хватают крепкие руки, обволакивая дорогим мужским ароматом. Явно знакомым.
— Простите, — на ужасном английском говорит мужчина, и мы оба вскидываемся.
— Мерхаба!
— Ясемин! Что ты здесь делаешь? — спрашивает он. Я на мгновение задумываюсь и не нахожу ничего лучше чем ответить коротко:
— Живу. В данную минуту иду пить чай.
— Чай это хорошо, — на турецком языке отвечает мужчина и возвращается на свой жуткий английский, — но раз мы встретились, может, поужинаем?
Чем умирать с горя в одиночестве, лучше больше времени провести на людях. Тем более мне интересно узнать, как себя чувствует мальчик-огонь Атеш. Его отец выглядит уставшим, но не убитым горем, и я чувствую необъяснимый подъем.
Мои пол-литра крови помогли сохранить жизнь человеку. И теперь глаза его отца не потухнут от горя. Разве это не повод для радости? Даже если сердце разорвано на ошметки и не перестает кровоточить?
— Тогда через четверть часа я за тобой зайду, — мужчина не скрывает, что рад моей компании. — Или может ты подождешь меня в лаунж-зоне?
— Подожду, — киваю и иду в сторону удобных диванов. Только надо сказать, что я не надолго.
Оборачиваюсь, чтобы позвать мужчину, но он успевает скрыться за поворотом. С досадой поджимаю губу — я ведь даже не спросила как его зовут. Вот теперь и крикнуть не смогу. Не кричать же ему «Эй, уважаемый, как вас там?»
И внезапно меня осеняет. Визитка! Он давал мне визитку.
Я положила ее в карман кардигана, который и сейчас на мне. Опускаю руку в карман, пальцы нащупывают картонный прямоугольник с приятной шелковой текстурой.
Достаю визитку, вглядываюсь в витиеватые золотистые буквы, тисненые на черном фоне. Вглядываюсь, и не верю своим глазам. Пальцы подрагивают, ноги подкашиваются, и я обессиленно плюхаюсь на диван.
Не могу глаз оторвать от черного прямоугольника, на котором золотом вытеснено: «Эмир Дениз».
И больше ничего.
Тупо таращусь на визитку, глаза слезятся от напряжения. Моргаю в надежде, что вот сейчас взмахну ресницами, и золотые буквы осыплются. Исчезнет надпись «Эмир Дениз», а на его месте появится другое. Любое. Только не это.
Но сколько ни моргаю, чуда не происходит. Подушечки пальцев горят, словно я не картон в руке держу, а раскаленный металл. Всерьез боюсь обжечься и откладываю визитку в сторону.
Теперь сижу и кошусь на нее, как будто она в любой момент может вспыхнуть прямо на столике.
Эмир Дениз — текстильный и строительный магнат. Тот самый, который очень богатый, очень консервативный и очень требовательный. Эти образы я нарисовала себе со слов Дамира и Жанны.
Но в реальной жизни я видела только один образ — убитого горем отца, чей сын находится между жизнью и смертью. И никакие миллионы и миллиарды в тот момент его точно не интересовали.
Осталось понять, что такой человек делает в этом отеле. Уровень отеля неплохой, для меня вообще роскошный, но для господина Дениза здесь все очень скромно и без излишеств.
Впрочем, мне никто не мешает спросить у него самого. Вот он идет по направлению к лаунж-зоне размашистым шагом, ни на секунду не допуская, что кто-то может оказаться на его пути. Высокий и пугающий своей мрачностью и суровостью.
А я до сих пор не решила, говорить о Дамире или нет. Номер в отеле забронирован на фамилию Батмановой, но Дениз не тайный агент. Вряд ли он просто так от нечего делать попытается взломать сервер отеля и случайно узнает, под каким именем я здесь живу.
И что я могу ему сказать? Ой, а я вас знаю? Мой муж только из-за вас на мне женился? Все уши прожужжал…
Было бы смешно, если б не было так горько. Не влюбись я в Дамира, сама бы над собой посмеялась. Но мое сердце разбито на мелкие-мелкие осколки, они впиваются изнутри в израненную душу, превращая ее в сплошную открытую рану.
Пусть впиваются. Лишь бы не добрались до моего ребенка. Он слишком крошечный, и если вся эта звенящая осколочная масса на него обрушится, ему из-под нее не выбраться. Значит, лучше пусть терзают меня.