После завтрака я пошёл по усадьбе и нашёл два больших белых гриба. Не стал их срывать, а Люша подозвала Петю и сказала ему, что вон там, у забора, могут расти грибы. Пётр пошёл к забору и увидел гриб. Сорвал его и побежал показывать маме. А Люша сказала, что там могут быть и ещё грибы. Петя сорвал и второй гриб, подбежавший Иван стал просить брата, чтобы он сказал маме, что грибы они нашли вместе. Пётр охотно пошёл на эту невинную ложь. Я эти сцены наблюдал и не знаю, кто больше радовался: дети или сам режиссер этого маленького спектакля.
Потом мы приехали в Москву. Здесь Люша предложила мне проехать по местам моих работ и взять справки о зарплате. Тут у нас вышла размолвка: я не хотел являться к начальникам учреждений, в которых работал. Она сказала:
— Хорошо. Не хочешь и не надо. Я сама зайду в бухгалтерию и потребую необходимые документы.
Поехали в бухгалтерии «Известий», «Правды», издательства «Современник». Документы нам выдали, и на следующий же день в отделе социального обеспечения мне начислили новую пенсию — 219 рублей, почти в два раза большую, чем я получал. Так я познакомился с первой замечательной чертой характера моей супруги: её деловитостью и умением постоять за себя, за свои интересы.
Попросила меня рассказать ей о моих рукописях, о том, что я намереваюсь с ними делать. Я посмотрел на неё пристально; очевидно, она прочитала в моих глазах сочувствие и снисхождение. Поняла моё настроение. Сказала:
— Ты, похоже, махнул на них рукой и не надеешься их напечатать?
— Ты правильно прочитала мои мысли.
— Хорошо. Тогда скажи: какая рукопись у тебя самая нейтральная, где бы ты не совал под нос властям фигу?
— Такая рукопись у меня есть: «Судьба чемпиона».
Она взяла эту рукопись и стала её читать. Читала и днём, и ночью, а прочитав, покачала головой, сказала:
— Ну, нет, ты свою фигу держать в кармане не умеешь. Однако в этой рукописи уже то хорошо, что ты не ворошишь еврейский муравейник. Кажется, тут ты их, как и все наши советские писатели, и совсем не заметил. Однако же тему поднимаешь очень для них неприятную. Я знаю по опыту Геннадия Андреевича: он, бывало, куда ни сунется со своей проблемой алкоголизма, ему всюду палки в колёса ставили. Но и все-таки: назови издательство, где командуют русские люди.
— Таких издательств в Москве нет.
— Ну, так уж и нет. Ты же недавно сидел в кресле редактора. Или ты тоже не русский?
— Я русский и в кресле редактора несколько лет посидел, да только я-то, пожалуй, был единственный.
Люция Павловна не сдавалась:
— Тут у тебя и спортивная тема широко представлена. В Москве есть издательство спортивной литературы?
— Есть.
— А кто там главный редактор?
— Не знаю.
— Ну, как же ты своих коллег не знаешь? Я вот директоров ленинградских музеев почти всех знаю.
— Ага, почти. Вот и я знаю почти всех редакторов, но кто сидит в спортивном издательстве — не знаю.
— Ну, ладно. Завтра мы пойдём к нему и узнаем. Пусть он попробует не напечатать твою рукопись. Он тогда будет дело иметь со мной.
И мы условились завтра пойти в издательство спортивной литературы. Я знал о наличии такого издательства в Москве, но какие оно выпускало книги — не знал. Спортом я интересовался лишь в тех случаях, когда проводились международные соревнования.
Ну, пришли мы в издательство, поднялись на второй этаж, где находился кабинет главного редактора. Подошли к двери, она приоткрыта. Видим, за столом сидит мужчина средних лет и пьёт чай. Внешность чисто еврейская. И я, и Люша хорошо знаем не только черты лица людей этой национальности, но и их манеру говорить, характер. Редактор увидел нас, громко сказал:
— Вы видите, что я пью чай. Может же у человека быть перерыв на обед.
Люша сказала:
— Мы подождём.
И прошли в холл, сели на диван. Тут была выставка литературы, выпускаемой издательством, и мы хотели её посмотреть, но к нам вышел редактор и пригласил к себе в кабинет. С ним пошла Люша. Выложила на стол рукопись, стала рассказывать о важности проблемы алкоголизма, которую поднимает автор повести.
— А где автор, вы что, его адвокат?
Люша старалась быть спокойной, говорила, не изменяя ровного, вежливого тона.
— Я его жена.
— А он что — сидит там, в холле?