Верлеж совершенно не походил на город из реального мира, а, скорее, напоминал магическую иллюзию, созданную ради забавы недоучкой-чародеем, не сумевшим выдержать правильность форм построек и гармонию не раздражающих глаз цветов. Где это видано, чтобы дома были не квадратной и не прямоугольной формы, а строились в виде неправильных овалов, вытянутых ромбов или кособоких трапеций, которые, как могло показаться чужестранцу, вот-вот должны обрушиться на мостовую, замощенную камнем неестественно крупной величины и странного голубоватого оттенка. При определенном освещении моррону даже казалось, что прохожие не шагают по улицам, а расхаживают по воде, столь же гладкой, как поверхность Немвильского озера, кстати, называемого здесь Верлежским.
Если к непрактичным, безумным плодам шеварийской архитектуры еще кое-как, но можно было привыкнуть, то яркость ядовитых расцветок вокруг и нелепые их сочетания вызвали у Дарка жуткую резь в слезящихся глазах и монотонную головную боль. Только безумец мог раскрасить фасад дома в блеклый, грязно-серо-зеленоватый цвет, а крышу выложить темно-фиолетовой, почти черной, черепицей к тому же хорошо отражающей солнечные лучи. Красному цвету постоянно сопутствовал желтый или зеленый, а синий чаще всего соседствовал с салатным, бежевым или слегка розоватым. Одним словом, горожан Верлежа или постигло коллективное помешательство, или они в прошлом перенесли неизвестную эскулапам болезнь, побочным эффектом которой стала потеря способности различать цвета. Что именно явилось причиной столь необычных цветовых пристрастий, Аламезу оставалось только гадать. Впрочем, он этим заниматься совсем и не собирался, его цель была куда скромнее – пообвыкнуться в этом чудаковатом мире безвкусицы и избавиться от боли в висках.
Наверняка любой иноземец, не только герканец, посетивший Верлеж, тут же перефразировал бы известную поговорку «Яблоко от яблони недалеко падает!» и с важным видом изрек бы: «Город достоин своих горожан!» Верлеж был творением рук не совсем здравомыслящих жителей, безумие которых просто не могло не отразиться и на их одеждах. Еще нигде Дарк не видел, чтобы мужчины носили на головах не шляпы, а предпочитали ходить или в высоких разноцветных колпаках, украшенных перьями, когтями зверей и прочими охотничьими трофеями, или в приплюснутых беретах с длинным, вытянутым козырьком. К фасону мужских одеяний Аламез уже немного привык, пока рассматривал форму стражников в порту. Теперь уже шеварийские пограничники не казались ему огромными петухами. Шеварийской мужской моде были свойственны следующие черты: мешковатость форм рукавов и штанин; двух– или трехцветная раскраска одежд, преимущественно в вертикальную полоску; огромные пряжки на широких поясах и остроконечных башмаках с высокими каблуками; полупрозрачные чулки бледных расцветок; а также перчатки иль наручи, доходившие аж до локтей.
В цветовом плане и по манере покроя наряды горожанок мало отличались от одежд их мужчин. Они были такими же пестрыми, разноцветными, причудливыми и мешковатыми. Как и в Геркании, шеварийки носили длинные платья, но по бокам, а иногда и спереди юбок верлежских дам красовались разрезы, доходившие порой до самых бедер. Странствуя по городу в поиске места, где можно было бы остановиться на ночлег, моррон вдоволь насмотрелся на стройные ножки молоденьких горожанок и на туго перетянутые чулками нижние конечности их бабушек и матерей. Сначала Дарку это нравилось, но затем наступило пресыщение, да такое сильное, что истосковавшийся по женской компании рыцарь поменял планы на вечер и решил повременить со знакомством с местными борделями.
Конечно же, скромный дорожный костюм Аламеза выделялся на фоне этого пестрого великолепия, и каждый встречавшийся ему на пути горожанин тут же признавал в морроне презренного «заозерника», но в этом, как ни странно, скрывалось и огромное преимущество, трижды облегчившее приезжему жизнь. Герканцы сразу бросались в глаза, и именно у них Дарк справлялся о дороге к восточным кварталам, обитатели которых более терпимо относились к чужакам. Верлеж был большим городом, и путник непременно проплутал бы по его площадям да улочкам до позднего вечера, если бы не советы проникшихся сочувствием соотечественников.
Руководствуясь в своих поисках советами шеварийского офицера, Аламез и не думал искать жилье в центре Верлежа, где запрещалось селиться даже состоятельным и именитым иноземцам, каким он, к сожалению, не являлся. По мере удаления от главной площади города (названия которой моррон не знал и даже не хотел узнавать) и приближения к крепостной стене, отношение хозяев гостиниц к герканцам медленно, но верно менялось от откровенно презрительного к снисходительно-терпимому, однако стоимость комнат оказывалось столь же высокой. Дарку не оставалось иного выбора, как только продвигаться все дальше и дальше на восток, туда, где среди бедняцких халуп и кособоких домишек мастерового люда ютились крохотные островки герканского дворянства на недружелюбном шеварийском берегу – небольшие постоялые дворы, существующие исключительно благодаря тому, что во время турниров там останавливались «состязатели-заозерники». Путь к одному из таких пристанищ герканцев и показал ему встретившийся первым из числа соотечественников барон из Гуппертайля. К сожалению, пожилой рыцарь мучился похмельем, и поскольку спешил заглянуть в полюбившийся ему погребок, то поленился четко описать дорогу к заветному постоялому двору, носившему весьма символическое название: «Гнусное Заозерье». Символичным оно было потому, что отражало не только то, кто именно в нем преимущественно селился, но и отношение горожан к постояльцам.