– Какое тут жилье – одно название. Бомжи, правда, пытались сунуться, но я их шуганул. Света нет, отопления отродясь не было, окна заколочены. Хотя в такую погоду крыша – это уже неплохо. Есть пара домиков, где не так сильно протекает.
– Ничего, мы ненадолго, – объяснил рябоватый коротышка в мокром черном платке.
– Но если придумаешь, как нам удобства организовать, может, и задержимся. Подкинем деньжат.
Настроение у сторожа изменилось. Он вспомнил о двух застекленных рамах, хранящихся на всякий случай.
– Поставить – делать нечего. Матрацы чистые есть, я их все лето на солнце прожаривал…
Еще соорудил одну штуковину. Если похолодает, можно приспособить вместо буржуйки.
– Нам главное тишина и покой. Чтобы ни одна душа не знала. Проболтаешься – пеняй на себя.
Кто сюда наведывается?
– Кому надо? Все, что можно было унести, давно унесли. Раз в год грибники заплутают, раз в год начальство решит проверить – жив я еще или нет?
– А зарплату как получаешь?
– Обыкновенно. В город езжу на рейсовом автобусе и обратно. Заодно затовариваюсь необходимым. Чаще, чем раз в месяц, мне в город и не надо. Хлеб, вот, сам пеку, лучше, чем в магазине.
– Дай-ка попробовать… Очень даже ничего…
Ладно дед, веди в апартаменты.
Довод Сиверова не убедил большинство, уверенное в вине спонсора. Зачем усложнять дело, продолжая контакты с Кормильцевым ради получения еще нескольких порций матпомощи? Деньги можно будет взять в Москве, как раз в момент справедливого суда над бизнесменом.
Возможность сразу отхватить большую сумму не была решающей для тех, кто голосовал «за».
Глеб видел, что многие уже стали жертвами чеченской мести. Ее незримое до поры до времени, но несомненное существование заставило их переиначить всю свою жизнь, исковеркать ее. И они не собирались отказываться от собственной мести в отношении того, кого считали предателем.
Обычными доводами их нельзя было переубедить. Единственный выход – назвать другую фамилию и привести доказательства. Кого мог назвать Сиверов? Только себя. Но права провалить задание он не имел. Оставался другой вариант – предупредить бизнесмена об опасности, посоветовать на время убраться куда-нибудь подальше.
За семью Кормильцева Глеб не опасался. Он успел достаточно узнать людей в команде, чтобы судить о грани, которую они наверняка не переступят. Но если только достанут самого бизнесмена – не спасут Кормильца ни заслуги, ни клятвы в собственной невиновности.
Устроившись в бывшем пионерлагере, стали решать, кто отправится в Москву. Думали, Самойленко будет рваться в столицу, но спецназовец молчал. Сиверову не составляло труда догадаться, что именно к нему этот человек по-прежнему испытывает недоверие. Недоверие, смешанное с ревностью к профессионализму Глеба.
Вызвался ехать Бубнов, причем в пару себе собирался взять Витька. Зачем ему был нужен трусоватый парень? Наверное, чтобы споров не возникало по ходу дела, чтобы за Бубновым оставалось первое и последнее слово.
Другие, однако, выступили против. Больше всех возражал Тарасов. Дело серьезное, а парень слишком неопытен. Нельзя всю ответственность возлагать на одного Жору, в этом деле могут понадобиться две головы.
Кроме легкого прихрамывания у замкомполка не осталось от ранения никаких последствий, и в конце концов он добился для себя права ехать в Москву.
От места теперешней их дислокации до столицы было десять-двенадцать часов езды. Главная трудность состояла в том, как провезти оружие, – на рубежах столицы досмотр грузового транспорта, в том числе вагонов, проводился серьезнее, чем где-либо.
Договорились о сроке отсутствия напарников.
Не больше четырех дней – на пятый они обязаны вернуться. В противном случае команда будет считать, что они засветились и снимется с места.
– Если получится что-нибудь из него вытянуть, будет очень неплохо, – заметил Воскобойников.
– Вытянем, – пообещал Тарасов.
Трудно было не вспомнить о деле, за которое его судили, о том давнем допросе двух чеченок.
Никто точно не знал, какова была степень его личной вины, сам он никогда не заговаривал на эту тему.
Членов команды изгоев можно было делить по разным признакам, в том числе и по потребности исповедаться. У одних эта потребность была огромна – Витек, например, рассказывал свою историю каждому. Другим важно было исповедаться кому-то одному, к кому они испытывали расположение.
Ильяс подробно поведал о всех своих ощущениях покойному Барскову – как он выжидал удобного момента в отряде Ризвана, в каких красках он видел мир в минуту убийства, в первые мгновения бегства от погони.
Этот короткий срок вместил в себя почти столько же, сколько вместила вся предыдущая жизнь молодого ингуша. Сосредоточившись на главном, он удивительно ярко увидел и все остальное. До сих пор мог в подробностях описать гладкие и щербатые камни на склоне, опавший багровый лист, который приклеился к одному из камней.
Были и те, кто не спешил делиться своими ощущениями, как Тарасов. Правда, историю замкомполка растиражировало телевидение. А вот о недавнем прошлом Николаича, прозванного Ди Каприо, вообще никто понятия не имел. Угрожает ли ему чья-то месть? Или человек просто не хочет жить среди людей, которые от него шарахаются, – ведь в самом деле нужны крепкие нервы, чтобы прямо смотреть в это жуткое лицо, обтянутое неприятно розовой, будто искусственной кожей…