В чайной с золотым ключиком на вывеске мы пили чай из крохотных чашечек. Чашечек на два глотка. Бледный чаёк, а его всё заваривали, заваривали, заваривали… Четыре раза заваривали. Но быстро. Потому через двадцать минут я уже был с вычищенным костюмом.
И мы собрались обратно.
То ли к жаре стал привыкать, то ли чай действовал, но чувствовал себя я бодро, как и положено человеку в полуденном мире. Даже второй завтрак устроили не в номере, а в ресторане «Дюн». Омлет, ничего тяжелого.
В апартаменты мы поднялись к половине второго.
Антон пошел созваниваться с Ломбарди: мы сегодня играем или нет.
Выяснилось, что играем. Организаторы турнира согласились на ультиматум Фишера. Пришлось подписать документ, что иных претензий по поводу инцидента не будет. Фишер подписал.
А я?
И тут пришел Толстой. Да, с документом, в котором я отказываюсь от претензий, но, наряду с Фишером, получаю компенсацию в пятьдесят тысяч долларов в связи с тем, что вторая партия была сыграна в условиях, мешавших её естественному течению.
Одна закорючка — и пятьдесят тысяч долларов! Вот она, сила бумаги.
И только я остался один, как привычно накатило. Нет, не привычно. Сейчас я всё понимал, всё помнил. Десять минут видений остались со мной. Увы мне, увы, ясности они не внесли. Бред наяву, и только. В том бреду на календаре был две тысячи двадцать шестой год. Собственно, в том ничего удивительного не было, когда-нибудь он наступит, две тысячи двадцать шестой, и, вполне вероятно, что я до этого года доживу. Бредом было другое. Ситуация. Казалось мне, что нет не только коммунизма, а даже и социализма нет. Вот нет, и всё. И Советского Союза нет, а есть Центральная Россия, окруженная врагами. На севере враги, на юге враги, на западе враги и даже на востоке враги. Кто эти враги, и понять трудно. Потому что — все! Украина и Литва, Эстония и Грузия, о других и говорить нечего.
Мы, конечно, врагам спуску не даём, да только много их. И ещё враги внутренние одолевали. Шпионы и диверсанты, террористы и экстремисты, националисты и петролейщики, саботажники и какие-то иноагенты. Инопланетяне, что ли? Кстати, о космосе: в моем бреду мы так и не долетели до Луны, не говоря уже о Марсе. Что только подчеркивало нереальность и невероятность происходящего.
Просто дурные сны. Сны, и больше ничего. Такой напрашивался вывод.
А что нужно делать с дурными снами? Ничего не нужно делать. Наплевать и забыть.
Забыть. Забыть. Забыть.
Но червячок продолжал грызть: а вдруг не сон? Вдруг — видение? Ясновидение?
Спать не хотелось. Опять чай виноват. Недаром Лидия Валерьевна предостерегала от чая, кофе и кока-колы.
Ну, не спится, и не нужно.
Я подсел к роялю. Обыкновенно я играл на нём минут десять, пятнадцать, но сейчас время есть, и я начал с Бетховена, с кого же ещё. Играл и распевал грустную песню о сурке. «И слёзы умиленія струились по его впалымъ ланитамъ».
Именно.
Я подошел к зеркалу. Впалым, так и есть. Чувствую, что килограмм я сбросил. Или больше. Омлет — это, конечно, полезно и питательно, однако…
Но есть не хотелось. Совершенно. Сама мысль о еде, даже об украинском борще с пампушками, не вдохновляла, напротив, возникала лёгкая тошнота. Опять чай виноват? Или это реакция на происходящее? Нейрогенная анорексия? Ведь по внутренним, по чернозёмским часам сейчас заполночь.
Я вернулся к роялю. Семнадцатая соната, да. «Буря». Потом «К Элизе», потом… потом… потом…
Бетховен велик.
Остановился я лишь в четыре. Вот так полтора часа раз — и пролетели. Даже больше, чем полтора.
Я не чувствовал утомления. Пальцы были послушны и проворны. Голова ясная.
Я бы и дальше играл. Но Лиса и Пантера подошли сзади, положили руки на плечи. Лиса слева, Пантера справа. Есть у них такая привычка.
— Давно ты, Чижик, так не играл, — сказала Ольга.
— Мы уже и забывать стали… — добавила Лиса.
Антон деликатно кашлянул:
— Всё это замечательно, однако не пора ли того… собираться.
Ага. Значит, пока я предавался музыкальным излишествам, они стояли за спиной и слушали. Как долго? Пять минут? Час?
Неважно.
Антон прав, нужно собираться.
Пусть видят: советский комсомолец опрятен, элегантен и пригож. Нас не запугать помидорами!
Воскресный вечер. На Стрите — аншлаг. Тысячи американцев торопятся сжечь свои доллары в домне азарта.
И в зале аншлаг. Свободных мест и прежде не было, но сегодня принесли ещё три десятка стульев — складных. Поставили в проходах, у сцены. Вчерашнее событие подстегнуло интерес к игре. Вдруг сегодня тоже будут бросаться продуктами?