— Ботвинник уже вне игры. А Спасский уедет, — сказала Ольга как о решённом.
— Возможно. Даже вероятно. Процесс пошёл. И потому чиновники будут контролировать каждое движение Карпова. Выделят ему двух-трех оперативников, для сопровождения. И вообще… Завидовать нечему.
— А помнишь, ты мечтал о матче с Фишером в семьдесят восьмом? Теперь, значит, всё?
— С Фишером матч уже был. А что будет в семьдесят восьмом, посмотрим. К одной и той же позиции можно прийти разными путями.
— То есть?
— Всё только начинается! — объявил я очевидное.
Мы ещё поговорили о том, о сём, и разошлись. Устали, настроения никакого, а тут ещё звонок Андропова… Это не холодный душ, это купание в проруби на Крещёние. И не просто в проруби, а с могучим течением: зазевался, и затянет под лёд. На радость ракам и рыбкам.
На будущий год шахматная Олимпиада, кстати, будет в Израиле. Интересно, включат ли меня в команду? И поедет ли команда СССР в Израиль? Спорт вне политики — это как рыба вне воды. Может, и бывает, но очень и очень редко.
Я запер за девочками дверь, поднялся наверх. А то ведь опять придёт Коля Васин, будет проситься внутрь, погреться. Он теперь нечасто приходит, раз в неделю или около того. Я, конечно, заставляю себя забыть эти визиты. Извлечь из памяти и выбросить в бездонную пропасть.
Но он всё равно приходит. Настойчивый. И да, порой думаешь: впустить, что ли? Пусть уж скажет, что ему нужно. Но потом спохватываешься — э, нет. Впустишь, так не выгонишь. В шахматах встречаются позиции, где инициативу проявлять вредно. Стоишь и ждёшь. Полезешь вперед — проиграешь. Противник полезет вперед — он проиграет. Сюрпляс.
Так что буду по-прежнему не общаться со своей галлюцинацией. Делать вид, что всё в полном порядке. Или, по крайней мере, под контролем.
Сел за стол, начал разбирать бумаги. Прежде всего — «Школа Ч». Сейчас в ней, заочной шахматной школе, четыреста тринадцать человек. При том, что две тысячи успели отсеяться — сами. Сначала загорелись, выполнили одно-два задания, и сдулись. А четыреста тринадцать пока не сдулись, и участвовали в зимних внутрирайонных турнирах. Победители играли в областном турнире на весенних каникулах. И по результатам нужно отобрать двадцать четыре человека для летнего шахматного лагеря. Нет, сам лагерь — обычный, пионерский. Но в нем будут и отдыхать, и тренироваться лучшие ученики школы «Ч». Тренер-вожатый Антон, у него как раз практика летняя, в пединституте. Подберет напарника или напарницу.
Что требуется? Требуется организовать двадцать четыре путевки. Два раза по двенадцать, на два потока. Подключить и спорткомитет области, и областной комсомол, а понадобится — и партийные органы. Проще всего — выкупить эти путевки мне, не так и дорого станет. Но проще — не значит лучше. Не в деньгах дело, не в расходах. Я хочу, чтобы школу считали не причудой Чижика и компании, а общественно-значащим явлением. Чтобы люди говорили не «школа Чижика», а «наша школа».
Многого хочу? А хотеть и нужно многого.
Ладно, думаю, всё получится. Цели намечены, задачи поставлены. Нужно работать. В смысле — дать добро Антону. Пусть действует.
Стал смотреть почту — как старик смотрел невод. Морская трава? Ламинария — полезный и питательный продукт. Но хочется, конечно, поймать золотую рыбку.
Письма с просьбой посоветовать, как научиться играть в шахматы. Это налево, к Антону.
Письма с просьбой прислать денег на шахматы и на шахматные книги. Эти сразу в корзину. Туда же письма жалобные, с просьбами денег на лекарства, на костыли, на инвалидное кресло, на переезд из Жмеринки в Житомир. При этом я допускаю, что часть пишущих действительно нуждается и в лекарствах, и в костылях — но это не ко мне. Какой смысл делать то, что полагается делать другим? Не делают? А точно — полагается? или это просто хотелки? Если полагается, то требуй! Кричи! Создавай союзы! Не жди ангелов с небес, не думай о том, что страна может сделать для тебя. Подумай о том, что ты сам можешь сделать для себя.
А вот письмо из второго московского мединститута. Имени Пирогова. От профессора Богатикова. Не оставляет заботами, пишет, что есть возможность перевестись из нашего института к ним, в Москву.
Меня и первый московский, имени Сеченова, зовет, и эти зовут. Впору аукцион устраивать.
А я, как разборчивая невеста, нос ворочу. Не хочу в Москву. Тут у меня что? Тут у меня много чего. И кого. Лиса, Пантера, журнал, школа «Ч», дом, который после переустройства цокольного этажа насчитывает триста благоустроенных квадратных метров. Даже больше. Гараж на две квартиры, немного землицы. Институт, в котором ко мне благоволят. Как это бросить? Нет, я допускаю, что подготовка в московском институте лучше, чем у нас. Но чего я не допускаю, так это того, что буду работать врачом поликлиники ли, стационара. И дело не только в доходах (если зарплату врача можно вообще назвать доходом), но и в самой работе. Везде вторая половина двадцатого века, а в медицине только-только первая начинается. Вот она, буржуазная отрава, как действует: начитался о современных способах диагностики и лечения, и требуешь — а подайте мне ЭМИ-сканер. Кстати, ЭМИ-сканер разработали на средства, полученные от продаж пластинок «Битлз», тех самых жуков, которых бойко клеймила и клеймит наша музыкальная общественность. Заработать денег на создание новейшего аппарата не может, куда ей, а клеймить — всегда!