А вот Игнат Шишкин о хирургии только и мечтает. Я ему отдельно привёз из Праги руководство, правда, не на чешском, а на немецком: в Праге много книг из Германской Демократической Республики. Тесные связи. Игнат всерьёз налёг на немецкий. Я как-то посоветовал, и он запомнил. Немецкий язык превыше всего!
Рядом с нами мылись настоящие хирурги, Шпильман и Савченко. Они и будут оперировать, а мы даже не на подхвате, а просто будем рядом стоять и смотреть. Дадут подержать ранорасширитель или еще что-нибудь, а общий смысл — приучить к виду операционной раны. К её запаху. К точности, ответственности, добросовестности. Хирургия небрежности не прощает.
Некоторые при виде крови даже сознание теряют, и уж точно выключаются из процесса, таким хирургия не показана. То есть будь на дворе война, гражданская или отечественная, никто бы и спрашивать не стал, но сейчас-то войны нет, выбирай, к чему душа лежит. Хочешь — в терапевты, хочешь — в акушеры-гинекологи, а хочешь — в хирурги. Ты выбираешь, тебя выбирают… Но начала хирургии знать обязан каждый. На всякий случай. Объявится война, и никто смотреть не будет, окулист ты или дерматолог. Пилу в руки, и вперёд. Почему пила? Потому, что война. Сам не хочу — войну.
Но пока мы только учимся. И всё бы хорошо, одно нехорошо: мне Шпильман не понравился. Серый, уставший, мешки под глазами и пот по лицу стекает. Он с ночи, мне Игнат сказал. Ну, то есть вчера работал, ночь дежурил, и сейчас работает. Полуторасуточная смена. В медицине — обыденное явление. Если для обычного гражданина сорокачасовая рабочая неделя — закон, достижение трудящихся, то на медиков это не распространяется. И по шестьдесят часов работают, а порой и больше. То коллеги в отпуске, в декрете, на усовершенствовании, на больничном, на сборах, то деньги нужны (это всегда), то просто по приказу.
Вот и устают люди. И Шпильман устал. Не острой, но хронической усталостью. Но если я ему скажу «Игорь Абрамович, вам бы отдохнуть месяца четыре» — он меня послушает? Он меня пошлёт, не посмотрит на лауреатство и гроссмейстерское звание. Он и сам знает, что ему бы отдохнуть, однако до пенсии далеко…
И вот мы в операционном зале, как на сцене. А зрители, наша группа и вторая, занятие совмещенное — наверху, смотрят сквозь стекло фонаря. Видно сверху, если честно, не очень, тут бы театральный бинокль пригодился. Который может сквозь спины оперирующих смотреть.
Больной уже на столе. В зале прохладно, бестеневая лампа светит мягко, кожа бледная. А мы её йодом, йодом!
Фторотан — газ без цвета и запаха, кажется так. Но я его слышу, в смысле — чую. Наркозный аппарат современный, полузакрытого типа, но всё равно в операционный зал попадает немало фторотана. Я-то ладно, проветрюсь, а вот хирурги, анестезиологи, медсестры дышат этой радостью постоянно. Анестезиологам за это копеечку доплачивают, а остальным — обойдутся.
Не мне жаловаться.
Я мельком гляжу наверх. Смотрят. И Лиса с Пантерой.
Ну, смотрите, смотрите.
Я тоже преимущественно смотрю. Только с близкого расстояния. С расстояния вытянутой руки.
Смотрю, но безо всякого интереса. Крови не боюсь, но кровь не люблю.
Сегодняшний случай — аппендэктомия. Операция считается рядовой, но это для мастера — рядовая. А вообще-то штука сложная и обманчивая. Аппендикс — он то тут, то там, то вообще не поймешь где.
Но в нашем случае — на месте. Студенческая классика. Игорь Абрамович удаляет явно воспалённый отросток, и тут всё идёт не по плану. Скальпель причудливой траекторией впивается в крупный сосуд брыжейки, кровь толчками выходит из поврежденной артерии, заливая операционное поле, а Шпильман складывается на пол. На колени, потом садится, потом заваливается на бок.
Ассистент Савченко заметался. У больного кровотечение, у хирурга… у хирурга не понять что.
Тромбоэмболия легочной артерии, думаю. Сморю наверх, и указываю Лисе и Пантере на Шпильмана — бегом вниз, работать нужно. Указываю, как зритель на гладиаторской арене — большой палец книзу.
Савченко мечется вокруг Штильмана, а кровь тем временем прибывает и прибывает. Делать нечего, придется и самому подавать реплики. Хорошо, операционная сестра сохранила хладнокровие. Анестезиолог же следит за больным, не замечая ничего вокруг. Фторотан, он такой…
— Работаем, — это я Игнату. — Аспиратор!
Игнат удаляет кровь, я пережимаю сосуд, потом перевязываю его. Смотрю, нет ли иных источников крови. Промокаю рану, выжидаю. Нет. Ну, и хорошо. Кисетный шов на толстую кишку. Еще раз смотрю. Ничего не кровоточит. Значит, можно уходить. Как учили. Послойно. Но сначала проверить — ничего не забыли в животе? Тампоны, салфетки, зажимы? Нет, ничего. И операционная сестра посчитала. Ничего.