Впрочем, Орлову не удалось так просто уйти из-под венца. Литература сенсаций женила-таки его. Пальма первенства принадлежит Кастера. По его словам, к наивной и доверчивой княжне Таракановой, скромно и в большой нужде жившей в Риме, явился один из тех интриганов, которых так много в Италии, и представился ей под именем и в мундире офицера её нации. Если читатели думают, что речь каким-то образом идёт о Кристенеке, то они ошибаются. Это был неаполитанец Рибас. (На самом деле 25-летний Хосе де Рибас — на русской службе, в которой он состоял с 1772 г., Осип Михайлович — был испанцем или испанским греком. Есть сведения, что именно он был тот офицер, который выслеживал «Елизавету» в Рагузе и Венеции). Притворившись сначала, что его привело к принцессе только сострадание к её несчастиям, и предложив помощь, он объявил затем, что прислан от графа Орлова, который предлагает ей путём уже организованной им и готовой по первому сигналу вспыхнуть революции против тирании Екатерины вступить на трон своей матери. Простодушная княжна согласилась, и вскоре в Рим явился сам Орлов. Очень правдоподобно разыграв комедию вспыхнувшей страсти, этот варвар предложил неопытной девушке сочетаться священными узами брака. Она, на своё несчастье, согласилась, не ведая, что для этого человека нет на свете ничего святого, что хотя в его экстравагантнейших поступках порой не было ничего преступного, зато не было и такого преступления, которое он не мог бы совершить. Сделав вид, будто он хочет, чтобы церемония бракосочетания была произведена по православному ритуалу, Орлов расставил подчинённых ему разбойников, наряженных священниками и служителями закона. Так профанация соединилась с мошенничеством против слабой и слишком доверчивой Таракановой...
Князь Пётр Долгоруков в мемуарах внёс поправку: венчались-де не в Риме, а в Ливорно, роль священника исполнял один из морских офицеров. По версии журнала «Русская старина», венчались на адмиральском корабле, на рейде. Поп — уже известный отец де Рибас. Валишевский не менее прочувствованно рассказал, как после ареста «Елизаветы» в каюту, куда её посадили, вошёл солдат и молча швырнул ей под ноги кольцо, которое она надела во время церемонии на палец «жениха». Ах, как поэтично, как романтично, как драматично! Ну почему, почему реальная история всегда скучнее, чем её рисует пылкое беллетристическое воображение дилетантов? Мельников в книжке «Княжна Тараканова и принцесса Владимирская» и тот же князь Долгоруков в своих мемуарах пошли и того дальше. Они поведали, что в каземате Петропавловской крепости у узницы родился сын. И это-де был сын Алексея Орлова...
Но довольно. Итак, хотя венчание в действительности и не состоялось, предложение Алехана несомненно окончательно развеяло подозрения княжны, если они у неё ещё оставались. Да и Кристенек, снова в майорском мундире, постоянно вертелся рядом, надоедая просьбами о протекции насчёт получения сразу полковничьего чина. Ну откуда тут ждать измены? Согласно показаниям «Елизаветы» на следствии, она попросила графа свозить её в Ливорно. Очевидно, ей хотелось посмотреть красивую гавань, а заодно и ожидавшую её эскадру, как-никак главную надежду всего предприятия. Орлов, естественно, выразил живейшее удовольствие. Лунинский говорит, что мысль принадлежала самому Орлову, что, конечно, выглядит куда логичнее, но не подтверждается источниками.
Утром 22 (11) февраля «великая княжна» с его сиятельством, с Доманским и Чарномским, с камер-медхен Франциской фон Мешеде, слугами Маркесино и Зольтфингером выехала в карете в свой последний свободный вояж. Свободный, разумеется, очень относительно, так как уже с первых минут пребывания в Пизе с неё нигде ни на мгновение не сводили зачарованных взоров её новый поклонник и покровитель и неожиданно пылкие добровольные подданные. Кристенек и прочие сопровождающие ехали следом. К английскому консулу Джону Дику полетел курьер. Высокое общество направлялось к нему в гости. На следующий день показался Ливорно, очень красивый и достаточно большой город, славившийся своими оливами и благоденствием жителей при милостивом правлении великого герцога Леопольда, как пишет об этом Лунинский. Граф представил свою обожаемую спутницу, не назвав, впрочем, её имени, леди Дик и леди Грейг, наконец самому хозяину. Сэру Джону, надо сказать, лицо её показалось знакомым. Он спросил, говорит ли она по-английски (то есть он, вероятно, хотел спросить, не мог ли он видеть её в Англии?). «Немножко», — отвечала «Елизавета». Проницательный англичанин намотал себе на ус, что прелестная молодая леди, несомненно, метресса графа. (Действительно, с её появлением в Пизе вдруг куда-то исчезла некая госпожа Демидова, с которой Орлов до этого, по словам Лунинского, почти не расставался).